Разъяренный

Эванс Кэти

— ЗАТКНИСЬ!

— Возьми меня за руку, Пинк, — протягивает он мне ладонь.

— Спасибо, но нет.

— Отлично. Бой на больших пальцах?

— Боже, ты такой ребёнок.

— А ты трусиха. Ну же, чёрт возьми, используй меня для чего-нибудь. Хочешь бой? Отлично. Хочешь подержать меня за руку? Ещё лучше. Не уверена? Держу пари, ты не сможешь прижать мой большой палец своим, как бы ни старалась.

Стиснув зубы, я сжимаю его руку, потому что знаю — и он знает, — что мне отчаянно нужен этот контакт. По телу пробегает

дрожь, и я жалею, что у меня нет сил отказать ему, но меня трясёт. И он кажется сильным. Как будто с ним ничего не может случиться.

Мой парень.

Мой бывший.

Единственный парень, с которым у меня был секс. Которого желала. И которого всегда любила.

Он берёт меня за запястье и тянет.

— Двигайся поближе, — настаивает он. Нежность в его глазах заставляет стены вокруг моего сердца дрожать.

— Зачем? Мы играем большими пальцами, а не языками, — защищаюсь я.

— Теперь уж точно, — снова улыбается Маккенна, и улыбка у него нежная. Даже хватка на моей руке, шепчущий голос звучат нежно. — Сядь ближе, Пинк.

Я прищуриваю глаза и придвигаюсь ближе.

И тут он прижимает мой большой палец своим, и я понимаю, что он меня обманывал. Маккенна злобно хихикает, и я даже не могу возразить, потому что в этот момент самолёт взлетает. Я делаю глубокий вдох и смотрю в окно на проносящуюся под нами землю. Пару минут я пытаюсь успокоиться, но это практически невозможно. Моя рука всё ещё в руке Маккенны, но вместо того, чтобы прижимать мой большой палец, он его гладит.

И это кажется таким неправильным и в то же время правильным, боль глубоко внутри так сильна, а Маккенна так нежен, что я, наверное, прямо сейчас смогла бы выдержать падение самолёта, но не его руку на своей.

— Отпусти, — прошу я.

Маккенна отпускает меня, и по его лицу пробегает странный проблеск жалости или печали.

— Просто расслабься, — говорит он.

Я крепко зажмуриваю глаза. Его голос делает со мной что-то невообразимое.

— Иди сюда, малышка, — вздыхает он.

— Сказал волк ягнёнку. Не называй меня малышкой, — шепчу я и отказываюсь повиноваться, засовывая руку под бедро и остро ощущая каждый разделяющий нас сантиметр.

Он наклоняется ко мне.

— Ты кто угодно, только не ягнёнок.

Наши взгляды встречаются, и всё в нём, от его голоса до запаха и глаз, выбивает меня из колеи до такой степени, что мне хочется плакать и кричать.

Самолёт снова трясёт, и на нас надвигается пара отвратительных облаков. Перед глазами встаёт пелена тумана, душа от страха уходит в пятки. Я напряжённо вцепляюсь в сиденье, молясь, чтобы клоназепам подействовал. Если бы не Магнолия, мне, возможно, было бы наплевать на смерть. Но, кроме мамы, я — единственная, кто у неё есть. А мама — это… мама.

Бокал Маккенны снова полон. Я наблюдаю за его рукой каждый раз, когда он поднимает её, отпивает и

опускает. У него волшебные пальцы. Когда-то он играл на пианино так, словно клавиши были продолжением его пальцев, но сейчас он рок-звезда. Маккенна всегда был плохишом, но он настоящий мужчина с настоящей любовью к музыке и звуку.

Таблетка начинает действовать, и мои глаза закрываются. Я на всякий случай заранее отворачиваюсь в противоположную сторону от того места, где он сидит.

Маккенна ничего не говорит.

Когда сознание начинает уплывать, я прижимаюсь к окну, чтобы быть уверенной, что моё плечо не касается его.

Я помню, как каждый день после обеда тайком выбиралась повидаться с ним. И было не важно, что моя мать работала на окружного прокурора. Не важно, что его отец был преступником. В тот день мы оба присутствовали в зале суда, и я уже тогда была безумно в него влюблена — сама до конца того не осознавая, и ни мать, ни даже сам Маккенна об этом не догадывались.

Я настояла на том, чтобы пойти в суд вместе с матерью, просто сказав ей, что мне хочется пойти. Она настороженно посмотрела на меня, но не смогла отказать. Я сидела снаружи на длинной скамейке, тесно прижавшись к нему. И слышала, что его отцу за торговлю наркотиками собирались дать много-много лет.

Может быть, мне не следовало подсаживаться к нему близко в тот день, когда назначили залог. Нас могли увидеть, но я ничего не могла с собой поделать. Маккенна сидел там один, уставившись на свои руки, в то время как его отец и моя мать были там внутри.

— Мне жаль, — сказала я.

— Мне тоже, — ответил он.

Маккенна поднял голову, я почувствовала силу его пристального взгляда, и мне показалось, что моя кожа горит. Я потянулась, чтобы взять его за руку.

И это всё, что нам было нужно.

Он защищал меня от хулиганов в школе, и теперь я держала его за руку всякий раз, когда мы оставались наедине. В тот день мы были одни в пустом зале на одинокой скамейке, и мальчик, о котором я не могла перестать думать, готовился услышать, сколько придётся заплатить его отцу, чтобы остаться до суда на свободе.

— Встретимся в доках, где были в прошлый раз, — сказал он, сжимая мою руку, как раз в тот момент, когда двери зала суда распахнулись.

Быстро кивнув, я высвободила свою руку.

Моя мать вышла и приказала подойти ясным и чётким, свойственным всем юристам, голосом. Я чувствовала, как Маккенна наблюдал за мной — одинокий, без матери, а вскоре и без отца — с той скамейки, когда у него забирали отца, пока он не внесёт залог. Моя мать сказала, что как только состоится суд и его отца осудят, Маккенну заберёт какой-то дядя, который окажется таким же преступником, как и его отец, и что скоро он, вероятно, станет изгоем в школе и ему придётся переехать.

Похоже, что моя мать была ведьмой. Всё, что она предсказывала, сбылось.