Реализаты
Шрифт:
Он встал на ноги, и тесное кольцо чужой команды шатнулось назад.
Чужак, стоящий к нему ближе всего, протянул руку и раскрыл кулак, показывая лежащий на ладони предмет - маленькую копию похожего на белую птицу корабля.
– Бери, - сказал Данек.
Он поднялся вслед за Бенжи и повернулся к Ае:
– Знаешь, какой была моя вторая мысль? Как столько звёзд уместилось на небе...
– А первая?
– простодушно поинтересовался Бенжи, принимая подарок.
Мальчик
– А первая была о том, что устраивать из любви балаган тоже политически неграмотно. И аморально.
Когда сквозь белую стену обратно наружу проступил сначала один, а затем - крепко держа первого за руку - и второй скафандр, никто уже не столбенел и глаза не таращил, - даже близнецы обрели потерянный было дар речи.
– Это возмутительно!
– выпалил один из них.
– Чёрт бы побрал и вас, и вашу самодеятельность!
– Хотите сорвать контакт?
– Он прав. Случись что-нибудь экстраординарное, и эта братва из Глобал Ньюс, - кивнул второй на разгружающихся из "Кондора" телевизионщиков, - перевернёт всё так, что вы будете акулой, засунувшей пасть в клетку с аквалангистами, кто бы этими аквалангистами ни оказался.
– Боитесь засунуть палец туда, куда хотите засунуть руку?
– сказала Ая, отпуская Бенжи и оборачиваясь на происходящую у "Кондора" суматоху.
– Бросьте. Эта братва из Глобал Ньюс ещё устанет от освещения личной жизни реализатов. Да и что она собирается снимать? Входа на этот галиён всё равно нет.
33. 2330 год. Мэтт.
Мэтту в очередной раз было тоскливо и ужасно одиноко.
Земля больше не восхищала его. Масштабные декорации, которыми она его когда-то встретила, больше не восполняли ту пустоту, которая выгорела этим летом где-то у него глубоко внутри.
Его личные смыслы - взлелеянные на Альфе чудесной сестрой и привезённые оттуда - здесь, на многолюдной Земле, благополучно рухнули, а место под общественные в его душе попросту не было выделено.
Ещё случались светлые дни: когда голубое небо или кучевые облака приносили ему радость, но радость эта была недолгой, а сами моменты - всё реже и реже. Всё чаще и чаще он очень хотел обратно домой - туда, где по берегам Низины большими зелёными гусеницами ползали живые дома, где Земля была не густонаселённой и шумной, а далёкой и круглой, и где на чёрном небе и днём, и ночью были видны звёзды.
Сказать, что он скучал по чудесам, - это не сказать ничего. Нет, он, конечно, скучал: и по дому, и по забегавшим по утрам за сладкой кашей лемурам, и по сотканным из тумана чудовищам, но угнетало его вовсе это: он просто хотел быть реализатом. Сам. Хотел и не мог.
Третий день Глобал Ньюс практически в режиме нон-стоп гнали и гнали с Луны одни и те же картинки: титановый карьер Карлини, белый корабль и маленького
Мэтта, выросшего среди реализатов, не впечатляли ни масштабы происходящего, ни чужаки в целом, ни их юный делегат, способный проходить сквозь стены и говорить на основных земных языках, как на родном, в частности.
Двумя днями ранее, вечером, когда родители устроились в гостиной перед головизором, наблюдая за находящейся на Луне сестрой, он внезапно остро и бесповоротно понял, что в эти дни лишился чего-то очень и очень важного.
Ая, не сводящая завороженных глаз с того, как Бенжи играет с чужим белокурым ребёнком, вызвала у него целую гамму противоречивых эмоций: предательство, которое он усмотрел во влюблённом взгляде сестры, грянуло для него настоящим откровением, он понял, что это ревность, что сам он одинок и что детство его закончилось.
А на следующее утро снова пошёл дождь.
Было позднее утро субботы. К этому времени дождь за окном уже второй день тарахтел и тарахтел по мокрым, раскисшим крышам.
Воздух был таким влажным, что Прага казалась Мэтту каким-то древним, затонувшим городом, а сам он себе - тоскливой заблудившейся рыбой.
Мокрый дрозд сидел, нахохлившись, на улице, на фонарном столбе и ни в какую не хотел возвращаться в дом. Мысли, бродившие в его маленькой чёрной голове, в отсутствие Лукаша были полны смутных лесных голосов и серых неясных теней.
Когда за чугунной оградой, вдалеке, опустился бело-голубой правительственный флаер, и сквозь дождь показались четыре размытых силуэта, Мэтт скорее угадал, чем узнал среди них и Бенжи, и сестру, и мальчика, - и сердце его упало.
– Боже мой! Ая!
– из гостиной всплеснула руками мать и застыла на пороге, молча, зажав ладонями рот.
– Ой, мам, только, пожалуйста, давай без трагедий, - сказала Ая.
Она раздела Данека и помогла повесить ему на вешалку дождевик.
– Погода у вас тут замечательная. Намного приятнее, чем там, на Луне. Правда, Бенжи?
– Ано, самозреймне!* - неожиданно басом выдал Бенжи.
Он всё ещё походил на себя прежнего - терракотовое лицо, тонкие серебристые ручки, полный привод и множество точек свобод, - но что-то в его облике почти неуловимо изменилось, сделав его одновременно и обаятельнее, и человечнее.
Он взял из рук у Аи зонтик, поставил его в угол, жеманно прижал к груди руку в полупоклоне, адресуя его Аиной матери, и медленно побрёл в гостиную, разглядывая по дороге висящие на стенах холла акватинты. Драматическое содержание изображенных на них форм его волновало мало, но нюансы фактурного насыщения и глубина протравливания тональных плоскостей были очень даже ничего.
В прихожей остались Мэтт с родителями, Ая, мальчик, и сопровождавший их человек с какими-то странными длинными чемоданами и камерами.