Ребенок
Шрифт:
– Ты не думай, я не против! Я наоборот… рад.
Теперь уже я взглянула на него с удивлением. Он тоже поднял на меня глаза. Я честно поискала в его лице признаки радости, но увидела лишь прежнее тревожное напряжение и, не зная, что сказать, пожала плечами.
– Я зашел в твою прежнюю комнату, – сказал Антон, чуть помолчав, – просто так зашел, зачем, не знаю – я ведь думал, что ты уехала… В коридоре случайно встретил Серафиму – она дала мне этот адрес.
– Я не знала, что ты ее снимал.
– Даже не догадывалась?
Он спросил это с искренним удивлением. Я ощетинилась.
– Если бы я знала, я бы никогда…
– Да ладно тебе! – посоветовал Антон так беззлобно, что
– Да.
– Вот и осталась.
«Осталась»… Как и много месяцев назад, я ощутила горестную безнадежность, которая почти что сразу сменилась тихой яростью. Хоть он и пришел сейчас ко мне, он по-прежнему стоит на другом склоне горы. Я совершила авантюру и осталась в Москве, я проявила неосмотрительность и родила ребенка, а он так и наблюдает за мной, находясь на отдалении и не считая нас единым целым. Приступам слабости и позывам к любви больше не было места на наших переговорах!
Тут слово взял Илья. Он наконец-то вышел из спячки, закряхтел, и я с облегчением вскочила на ноги – задержка с кормлением вызвала в груди мучительный прилив молока.
Антон проводил нас взглядом в соседнюю комнату. Когда через полчаса мы вернулись, он не изменил позы, лишь пальцы его с силой барабанили по столу.
– Может быть, сходим погулять?
Я не стала возражать: разговаривать во время прогулки, уверенно держась за ручку детской коляски, будет гораздо легче. Ветер улегся, погода была нам на руку. Контролируя свой голос так, что тон все время оставался непринужденным, я излагала, что со мной произошло за последние полгода, и радовалась тому, что с самого начала взяла в разговоре верную ноту. Никаких жалоб, сетований, вздохов! Менее всего я должна была походить на терпящий бедствие корабль, которому Антон приходит на помощь (даже если в действительности так оно и есть). Будучи маркетологом, я прекрасно понимала, что любой факт, даже самый черный, можно представить в каком угодно цвете, и мысленно выбрала зеленый – хороший цвет, ни теплый, ни холодный, прямо посредине радуги, с какой стороны ни смотри. Свой трагический провал с декретными деньгами я обрисовала так: «На работе мне заплатили пособие, правда меньше, чем я думала, но все равно на жизнь хватает». Роддомовский кошмар стал следующей фразой: «Ну, потом меня отвезли в роддом, роды прошли нормально, правда, поначалу было маловато молока». Последующие месяцы страхов, мучительной неуверенности в себе и завалившего меня быта уложились в хорошую, гладкую формулировку: «С утра мы как раз были у врача – Илья в полном порядке и отлично прибавляет в весе».
Я чувствовала, что Антон ждет от меня причины, по которой я осталась в Москве, но внятно объяснить свой поступок даже самой себе не могла. Предупреждая его вопрос, я заявила, что не могу оставить такую прекрасную работу и рассчитываю вернуться на нее через несколько месяцев, а ребенка отдать в ясли или даже взять няню, если зарплата будет это позволять. Говорила я, безжалостно давя внутреннюю дрожь и решая не выходить из роли, пока меня не выведут оттуда насильно.
– А ты изменилась, – осторожно произнес Антон, помогая мне по возвращении снимать пальто.
Я помрачнела. Конечно, я изменилась! Я наивно полагала, что по выходе из роддома спокойно влезу в джинсы и затяну ремень на последнюю дырочку, но мой живот не лез ни в какие рамки. Конечно, он был уже не столь велик, но после родов я как будто вернулась не к исходной точке беременности, а в пятый ее месяц! За прошедшее время живот, правда, уменьшился, но всего лишь до размеров третьего месяца. Талия была условной. Мышцы казались мне отвратительно дряблыми, над пупком нависли складочки
Пока я раскупоривала кокон одеял и выкладывала из коляски Илью, Антон прошелся по квартире, на глазах мрачнея от ее убранства. Он попытался вымыть руки в треснувшей раковине и воспользоваться недавно засорившимся унитазом, до которого еще не добрался сантехник. На кухне он раздраженно раздавил пару-тройку тараканов и, разглядывая желтые потеки на потолке – следы жизнедеятельности соседей, – констатировал следующее:
– Да, квартирка – не фонтан! Почему бы вам не перебраться ко мне?
Да, действительно, почему бы не переехать из плохой квартиры в хорошую? Если бы нас с Антоном не связывало ничего, кроме моего квартирного вопроса, это выглядело бы вполне уместным предложением. Но вся беда в том, что между нами было нечто большее, чем снятая за деньги Антона комнатка в общаге.
– Все зависит от того, сколько ты берешь за квартиру.
Нет, я не хотела обидеть его сознательно, вместо меня говорила старая боль. Антон улыбнулся окаменевшим лицом.
– Для старых знакомых – бесплатно.
Колебалась я секунд примерно десять. Скорее даже не колебалась, а пыталась усмирить свою вновь взыгравшую гордость. Аргументы для смирения были вескими: денег у меня оставалось в обрез, нового источника доходов не предвиделось, а расстаться со всеми надеждами, вложенными в Москву, я не могла. Значит, «да»?
Нет!!! И без того истерзанное самолюбие взвыло от этого нового удара с той же силой, с которой так недавно рыдал Илья, уколотый в поликлинике для анализа крови. Умом я принимала необходимость новой боли, но душа мучительно билась в тисках разума и отказывалась идти на компромисс. Антон не отрываясь смотрел на меня в ожидании ответа, и я вынуждена была поднять глаза. С нарастающей как шквал ненавистью в сердце я вцепилась взглядом в этого здорового, красивого, обеспеченного и внутренне уравновешенного человека, который так вовремя появился рядом с полумертвым, страшным, как черт, нищим и издерганным существом, что может сломить его раз и навсегда небрежным предложением денег и крыши над головой. Я глубоко вдохнула воздух.
– Меня в детстве учили не принимать от мужчин дорогих подарков – это обязывает.
Антон усмехнулся. Возможно, он произвел мгновенную мысленную калькуляцию того количества подарков, что я приняла от него раньше, и позабавился колебаниям в моих нравственных устоях.
Заметив его усмешку, я обозлилась. Похоже, меня не принимают всерьез? Так я докажу тебе, что ты имеешь дело не с шавкой, которая впустую разоряется, сидя на цепи! Внутри меня скалит зубы волк-одиночка; пусть лапа у него и попала в капкан, но хребет не сломан.
– Так что спасибо за предложение.
Антон опустил глаза и некоторое время молча выдергивал нитки из продранной обивки кресла.
– Я, наверное, немного не так выразился, – произнес он наконец, – я хочу, чтобы вы переехали ко мне.
Голос у него изменился в неожиданную сторону. Обычно именно таким голосом двоечник просит учительницу не ставить ему заслуженную пару.
– Не вижу для этого никаких причин, – заявила я настолько холодно и уверенно, словно таких причин действительно не имелось.