Ребенок
Шрифт:
Или взять мою маму – Виктория. Редкое и благородное имя. Довольно твердое, но твердость и приводит к победе, а разве мама не победила свои жизненные обстоятельства? К тому же твердость этого имени не пугающая: начальное «ви» звучит свежо и молодо.
А скажем, имя булгаковской Маргариты с первого появления этой героини в романе показалось мне идеально подходящим для ведьмы. Роскошное, словно длинное ожерелье, на которое нанизаны крупные самоцветы, но, Боже мой, как пугающ их блеск! «М», «г», двойное «р» – здесь есть от чего оробеть, но зато как сияет тройное «а»! Да, с таким именем легко пуститься в ночной полет на шабаш.
Мария… Тут было
Я заснула, но сон не принес облегчения: очень скоро меня разбудил Антон, принесший Илью для кормления. Едва соображая, что происходит, я приложила его к груди и вновь закрыла глаза. Как тяжело! Господи, как тяжело!
– Почему она кормит без марлевой повязки? – услышала я незнакомый строгий голос в коридоре.
– А зачем? – Это спрашивал уже Антон.
– Она же заразит ребенка! Если уже не заразила… Надо держать их в разных комнатах, а ребенка перевести на искусственное питание.
Мое полубессознательное состояние мигом прошло, как если бы мне дали нюхнуть нашатырного спирта. Забрать от меня Илью? Кормить его искусственно? И это при том, что все книги и журналы в один голос твердят о колоссальных преимуществах грудного молока! При том, что кормление грудью – самая большая, если не единственная моя радость при уходе за ребенком!
– Нет! – твердо сказала я неизвестному злоумышленнику.
Это были первые мои слова, обращенные к Марии Георгиевне.
Бабушка Антона решила промолчать, но увела внука на кухню и что-то долго ему внушала за закрытой дверью. Прислушиваться не имело смыла – стены в комнатах были толстыми. Когда они вернулись, Антон нерешительно подсел ко мне на кровать и сказал:
– Инка, послушай, бабушка – медик, она знает, что говорит. Искусственное питание ничем не хуже – сейчас такие технологии! Вы просто побудете в разных комнатах, пока ты не поправишься, и бабушка будет ухаживать за ним сама. Ты не бойся: она же двоих детей вырастила, да еще меня. – Антон смущенно улыбнулся. – А через недельку…
– Через недельку у меня пропадет молоко.
– Это не страшно! – Тут в комнату вошла уже сама Мария Георгиевна. – Сейчас такая плохая экология, а вы, современные, едите одни чипсы со сникерсами, так что в молоке у вас ничего полезного нет. Уж лучше кормить ребенка смесями – туда-то кладут все нужные витамины.
Думаю, что если бы Мария Георгиевна нарочно захотела восстановить меня против себя, она не нашла бы для этого лучших слов. Но я промолчала в ответ, собирая силы для решающей акции протеста. Бабушка Антона восприняла мое молчание как нерешительное согласие.
– Давай-ка я его возьму, а ты лежи, поправляйся. И не волнуйся: я его обихожу лучшим образом – по всей науке.
Она протянула руки к ребенку.
Я тут же накрыла Илью краем своего одеяла, обняла поверх рукой и прижала к себе. Пусть попробуют отобрать! Родившаяся в роддоме ненависть к нашей медицине (ведь за Ильей собирались ухаживать по всей науке!) взмыла в душе и помогла мне обрести злые черные крылья. Болезнь оказалась отброшена –
Глаза я закрыла – мне не хотелось смотреть на своих врагов, а каждый их маневр я и так ощутила бы внутренним чутьем. Не знаю, какими взглядами обменивались надо мной Антон и Мария Георгиевна, но немного погодя они ушли. Я с облегчением провалилась в свою болезнь.
Остаток этого дня так и прошел – в провалах и мучительных выползаниях из провалов. Выбираться в жизнь приходилось тогда, когда Илья беспокоился от голода. Все время, пока он бодрствовал, я проводила в почти бессознательном состоянии, следя лишь за тем, чтобы ребенок не свалился с кровати. В какой-то момент я нашла в себе силы, добралась до упаковки с памперсами, вытряхнула их и отдала Илье плотный, весело шуршащий пакет. Он стал играть им, как котенок, лежа на спине, крепко стиснув полиэтилен ручками и шумно колотя по нему ногами. Когда ему надоедало шуметь пакетом, он барахтался вокруг меня, теребил мои руки, одежду, лицо, дергал за волосы. Примерно через час такой возни Илью одолевал сон. Тогда позволяла себе отключиться и я. Бороться с болезнью приходилось в одиночку: Мария Георгиевна проводила время на кухне в разговорах с Антоном. Видимо, бабушка в красках расписывала, каким идиотизмом с его стороны было связаться с провинциалкой. Один раз она зашла и предложила погулять с Ильей. Я была уверена, что под предлогом прогулки она увезет его от меня, и со всей возможной твердостью пробормотала, что никому не отдам ребенка. После зашел Антон и сказал, что я веду себя неразумно. Я швырнула в него подушкой, которая, не долетев, упала на полдороге. Тогда меня оставили в покое до утра.
Утром я почувствовала себя немного лучше. Отчасти потому, что в момент моего пробуждения квартира была безмолвна. Значит, страшная бабушка уехала и очередная опасность миновала, словно закончился ночной кошмар…
Выпив аспирин и окончательно окрепнув духом, я пошла на кухню и поняла, что страшный сон смешался с действительностью, совсем как в фильме «Кошмар на улице Вязов». Мария Георгиевна сидела на стуле и покачивала Илью на руках.
– Отдайте! – сказала я с ненавистью к захватчикам.
Она испуганно обернулась, и мне стало если не стыдно, то неловко. Нет, эта старая женщина не могла быть врагом, должно быть, я обозналась. Она смотрела так растерянно и жалко, словно это я хотела отнять ее ребенка, а не она – моего. Меня поразили очень правильные черты ее лица, более тонкие, чем у Антона, в чем-то даже аристократические; обезобразить их не смогла и старость. Вчера я не успела ее рассмотреть, и сейчас неожиданно благородный облик противника привел меня в замешательство. Вдобавок она носила очки. И эти очки были точно такой же формы, что и у моей мамы. Я почувствовала, что растеряла всю свою ненависть – главное, если не единственное мое оружие.
…Мама ходила в очках не всегда, она надевала их только во время чтения. И больше всего я любила смотреть на нее именно в эти минуты, когда мама, неизменно стойкая и жизнерадостная, начинала казаться такой трогательно слабой от своей дальнозоркости. И мама всегда так бережно прикасалась к книгам…
Мама в очках с книгой в руках, женщина в тех же самых очках с ребенком на руках… В сознании что-то столкнулось и наложилось друг на друга. Теперь Мария Георгиевна не могла быть моим врагом.