Ребята и зверята
Шрифт:
— Вот у нас лошадь, — говорили мы на посёлке, — трое суток в ледяной трещине — и хоть бы что? Одно лёгкое только начисто выболело. Завтра Чубарика нашего приведут. Идёмте встречать его с нами!
После таких разговоров утром к нам присоединилась целая ватага ребят.
Вышли со смехом и песнями. По дороге мы рассказывали о том, какой молодец наш Чубарка:
— Другим лошадям тяжело, а ему всё нипочём! Да вот вы сами увидите.
Прошли километра четыре. Дошли до конца большой карагачёвской аллеи.
По дороге проезжало много людей. Ехали верховые киргизы, кавалькадами по пять-десять человек. Ехали одинокие всадники. Тарахтели по камням неуклюжие повозки. Верховые были и на клячах, и на бегунцах-аргамаках, и на быках, и даже на коровах. Часто бывало так, что едет киргиз на малюсенькой, захудалой клячонке, а рядом его жена — маржа — на корове. У маржи на руках ребёнок, а у коровы к хвосту привязан телёнок. Вся компания трусит дробной рысцой. А ребёнок и телёнок ревут что есть силы, стараясь перекричать друг друга.
Мы пристально вглядывались в проезжающих. Были среди них и такие, что вели в поводу лошадей или гнали их перед собой. Но нашего красавца Чубарого мы не видали нигде.
— Нет, сегодня его не приведут, — решили мы наконец и отправились домой.
— Не приведут его сегодня! — закричали мы, входя в калитку сада.
— Кого? Чубарку? Да он давно уже здесь. Не узнали небось?
— Как!.. Привели? Уже? Как же мы его проглядели? А где же он? В конюшне?
От нетерпения мы никак не могли отложить тяжёлый засов. Толкались, мешали друг дружке.
— Пусти — я…
— Стой-ка, ты не так…
— Дайте-ка я лучше попробую.
Нам не терпелось взглянуть на Чубарого, погладить его, попотчевать сахаром, почувствовать, как он осторожно собирает с ладони мягкими, как пушинка, губами.
Вот сейчас он почует, что мы несём ему сахар, звонко заржёт и весь заиграет от радости.
Наконец распахнули конюшню.
Худая, как скелет, костлявая, вся какая-то встрёпанная кляча лежала в стойле на соломе. Она с трудом повернула к нам голову, хрипло застонала — заныла вместо ржанья и сейчас же закашлялась.
— И это Чубарка? — горестно вырвалось у нас.
— Бедный, бедный…
— Нет, как же это?..
— Ну что же! Он теперь ещё лучше прежнего. Добрее… А умный какой…
— Он теперь совсем-совсем добрый… — сказала Наташа, едва удерживая слёзы.
— На, Чубаренький, кушай, — хлопотала около него Юля.
Мы с Соней долго молчали. Но когда я разжала губы, первым моим словом было:
— Так вот что значило «живой укор совести»… Но разве можно его, больного, куда-нибудь отдавать!
— Да, — сказала Соня со вздохом и прибавила очень решительно: — Никуда мы его отдавать не позволим!
До самого вечера сидели мы на корточках, поглаживая больную лошадь;
— Ну что? — спросили нас.
— Хороший он какой — добрый, умный…
— А вы разве не заметили?..
— Чего? Он лучше стал гораздо.
— Да. И мне он теперь лучше нравится.
— И мне!
— И мне!
Четыре голоса дружно прозвучали один за другим. Никто не замешкался, не отстал. Чубарый теперь нуждался в нашей защите. Пускай не беспокоится: не выдадим.
Мать поглядела на наши взволнованные лица.
— А молодцы у меня девочки, — сказала она.
В тот же вечер отец с матерью поссорились. Они оба разгорячились и кричали на весь дом.
— Никуда и никому я его не отдам! — слышался за дверью звонкий голос мамы.
— Да пойми же ты: всё равно ведь он сдохнет!
— Ну что же! Пускай! Сдохнет так сдохнет. А может быть, выживет. Он спас твою жизнь и пусть теперь доживает в покое и холе.
— Но мне для разъездов нужна лошадь, а не персональный пенсионер!
— И прекрасно. Заводи себе другую лошадь. А Чубарку оставь ребятам. Выходят его — их счастье.
Соня не удержалась и хлопнула в ладоши:
— Ну и мама! Ну и молодец!
Она толкнула дверь, и мы со смущёнными и радостными лицами гурьбой ввалились в комнаты.
Утром мы нашли Чубарого в том же положении, что и вчера. Только солома вокруг него была помята и разбросана. В чёлке и гриве запуталось много соломинок. Видно было, что он бился о землю, стараясь подняться. Это вчерашний длинный перегон отнял у него последние силы.
Когда мы подошли, он снова попробовал подняться: вытянул передние ноги и с усилием привстал.
Напрасный труд.
Задние ноги и круп совсем не слушались его. Чубарый тяжело повалился, вздохнул и заколотился головой о подстилку. Потом снова рванулся.
— Встаёт!.. Ну-ка, поддержим.
Соня подставила плечо. Я помогла ей.
Мы видели: так делал один извозчик, когда у него упала лошадь.
— А ну! А ну!
Юля и Наташа ловили негнущиеся Чубаркины ноги и старались найти для них точку опоры.
— Ага, ага, встаёт! Но-о! Чубарик, ннооо!
— Ах, чтоб тебя!..
— Что ты кричишь?
— Да, самой бы тебе так…
Чубарый стоял, растопырив ноги. Соня морщилась и скрежетала зубами: одно из своих копыт он поставил ей на босую ногу.
Я бросилась на помощь.
— Нет, нет, не толкай его так… Ты только чуточку подними… Ну, вот и ладно.
Нога была запачкана навозом. Сквозь грязь виднелась огромная ссадина.
— Заживёт, — решила Соня.
Наташа разыскала в углу конюшни какую-то грязную бумажку, послюнила и прикрепила её к Сониной ране.