Ребята и зверята
Шрифт:
— А то мухи нагадят, — пояснила она с видом опытного доктора.
Пока Чубарый не мог пастись сам на лугу за оградой, мы рвали для него траву руками. Он лежал недалеко от конюшни. Иногда там светило солнце, но трава около него никогда не бывала вялой: мы без конца приносили свежую. Кроме того, мы таскали ему всё, что попадалось на глаза: овёс, краюху хлеба, сахар. Замешают ли пойло для коровы — мы непременно улучим минутку, стащим для Чубарого отрубей или свёклы. Или посечём сухой клевер, обдадим горячей мучной болтушкой, прибавим «по вкусу» соли и угощаем нашего
Чубарый долго был костлявым и некрасивым, но нам он казался красавцем.
По утрам мы чистили его скребницей и щёткой, расплетали и заплетали его гриву, чёлку и хвост в тугие косички. И каждую такую косичку завязывали на конце яркой косоплёткой. Наташа целыми часами разговаривала с конём, трудясь над его причёской. Чубарый с удовольствием слушал её голос и смех. Конь лежал, и большая голова его приходилась как раз вровень с животом девочки. Иногда она шептала ему что-нибудь в ухо. Конь тряс головой, а Наташа заливалась смехом и говорила:
— Нет, правда! Ты что трясёшь головой, не веришь?
Чубарый привык, что мы около него постоянно возимся, разговариваем. Без нас он скучал. И если мы куда-нибудь отлучались, он всё ещё через силу, с надрывом и кашлем, принимался ржать. И нам было веселее возле Чубарки. Мы даже читать собирались к нему.
Дома начинали ворчать:
— Вы уж захватывайте заодно свои постели и перебирайтесь совсем жить в конюшню.
Труды наши не пропали даром.
Чубарому с каждым днём становилось лучше. Сперва он, осторожно передвигая ноги, бродил по двору. Потом стал спускаться через огород к озеру. Там, на берегу, согретый яркими лучами, он стоял и дремал.
У купален всегда было весело. Мы с десятком поселковых ребят целый день полоскались в воде, а когда выбирались на берег, Чубарый открывал глаза и тянул к нам вздрагивающие ноздри.
— Чубарка! Чубарка! — звали его из воды.
Чубарый поднимал голову и пристально вглядывался в синеву озера. Разглядев наши стриженые, круглые, как шары, головы, он принимался ходить по берегу, ржать, а то даже спускался в воду. Мы хватали его за гриву и тянули вглубь. Чубарый упирался. Первое время он не отваживался заходить глубоко, но постепенно освоился и полюбил купанье.
Как-то маме понадобилось послать нас за чем-то. Она покликала нас во дворе. Не нашла никого и пошла за нами в купальню. Щурясь от солнца и ветра, взошла она на мостки, далеко уходящие в воду, и начала звать.
На зов из купальни выплыла пара собак, косматая голова Чубарого и с полдюжины загорелых крикливых чертенят.
Весь обсыпанный ребятами, Чубарка вышел из воды, фыркнул, отряхнулся и по-собачьи передёрнулся всей шкурой.
— А знаете, ведь он и вправду поправился! — удивлённо заметила мама.
Этот день был последним днём Чубаркиной болезни.
Прошло ещё несколько недель.
И вот однажды во дворе раздался радостный клич. Мимо окна прогарцевал сытый, отлично вычищенный конь. На спине у него восседали четыре девочки в красных шапочках.
Соня — впереди всех — держала поводья. За ней сидела Юля, обхватив её руками
Чубарого разукрасили на славу: грива и хвост пестрели яркими лоскутками. Над чёлкой красовался пучок красного мака. И весь выезд имел очень торжественный вид.
— Тпрруу-у! — сказала Соня, натягивая поводья. — Ну, мы поехали в город. Покупать ничего не надо? А то мы можем…
— Ишь ты, какая у них прыть! Только в город — это слишком далеко, а здесь, около дома, пожалуйста, покатайтесь. Осторожнее только, чтобы Наташа…
— Но-о, Чубарый! Работай ногами! Гоп-ля!
Четыре шапочки раскланялись. И Чубарый мягким ходом — переступочкой — понёс нас по широкой пыльной дороге.
Добрую половину дня мы проводили на лошади. Ездили и без седла и в седле, прыгали через канавы, заборы, учились слезать и садиться. Нам с Соней — старшим — было удобно, а вот Юле и Наташе сильно мешал малый рост. Наташе приходилось влезать на седло в три приёма: сначала, уцепившись руками, подтягиваться на стремя, потом перехватиться за луку и лечь животом на седло, а там уже перекинуть ногу через спину и умоститься как следует. Но такие мелкие затруднения никого не смущали.
— Это что — научиться ездить! Нет, вы научитесь падать — тогда я скажу: вот это здорово! — пошутил однажды отец.
Весь следующий день мы упражнялись в падании: надо было проезжать рысью мимо разбросанной возле стога соломы и, не замедляя хода, падать на неё с лошади.
Долго нам это не давалось: руки как-то сами натягивали повод. Да и падать было неприятно.
— Падать очень трудно, — признавались мы после отцу.
— А разве вы пробовали?
— Пробовали. И не смогли. Только Соня одна…
И мы рассказали ему про наши упражнения.
Незаметно подошла зима. Каждый день Чубарого запрягали в сани и отвозили нас в город, в школу. Он так привык подъезжать в семь часов утра к дому, что его только запрягали, а дальше уж он сам: открывал мордой ворота, выходил и становился у крыльца.
Мы с Соней (Юля и Наташа тогда ещё не были в школе) выбегали с сумками, садились в сани и торопили:
— Скорей, Чубаренький, а то опоздаем!
Дома часто все бывали заняты, и за кучера сажали Юлю. В армяке, в шапке с ушами и в больших рукавицах, она влезала на козлы. А на крыльце в это время заканчивалась очередная схватка между мамой и Наташей:
— И я тоже с ними! Что я, каторжная, что ли, — дома сидеть?
— Да зачем же тебе подвергать себя лишней опасности?
— Мне лишняя опасность — дома оставаться.
— Да ты себе нос отморозишь!
— Ну и пусть…
— Как же ты тогда — без носа? Нет, не пущу… Трогай, Юля!
— Нет, подожди, постой… Ай, подожди!.. А-а-а!..
Громкий рёв, крики, и через минуту Наташа, сияющая, со слезинками на глазах, громко и торжествующе сморкается в санях.
Юля испускает залихватский свист. Чубарка берёт с места, и мы несёмся вниз по гладкой, наезженной дороге.