Ребята из дивизии «Таран»

Симанчук Илья Семенович

– ...Ой, как увижу в небе самолет, так у меня в груди замирает все, – чуть нараспев говорила Маша, глаза ее при этом округлялись, и лицо принимало какое-то испуганно-восторженное выражение. – Кажется, ничего на свете не пожалела бы, только бы самой испытать такой полет, самой повести машину. Ночей не спала – переживала из-за этой мечты своей. Боялась матери сказать. Братья у меня с техникой дело имели, папа – тоже рабочий человек. За них я не сомневалась. А мама всю жизнь над нами тряслась, как наседка, выводок свой пестовала и, конечно, могла воспротивиться...

Так

оно поначалу и вышло. Сказала маме, а она в панику: «Что это ты надумала? Разве девичье дело – самолеты в небе водить? Страсть-то какая! Ну, мужчины – сильные, храбрые, выученные для этого дела... Им положено летать. А ты, пигалица малая, еще убьешься...» – Маша улыбнулась своим воспоминаниям. – А я в ответ: «Буду готовиться. Вот кончу школу рабочей молодежи и непременно в летную буду поступать. Ты же знаешь, мама, слово у меня твердое! Если надумаю, так и сделаю».

Так надо же было беде случиться! Через несколько дней и по радио, и в газетах сообщение: погибли в испытательном полете Серов и Осипенко. Я переживаю, реву, а тут мама ко мне подступает с газетой в руках. «Видишь, – говорит, – уж какие были летчики, мастера, надо думать, а погибли молодыми, на свете не успели пожить. Смотри, дочка, не случилось бы и с тобой такого! Не ходила бы ты в эти самые летчики. Мало ли на свете другого хорошего дела?»

Я ее так и этак переубеждала: и про подвиги говорила, и про то, что первые в любом деле всегда на риск идут, чтобы остальным легче было... Вижу, вроде, понимает, а до конца согласиться – вот именно насчет дочки своей – не может... – Маша вздохнула так по-ребячьи, что все улыбнулись. – Но судьба по-своему рассудила: не вышло со школой летчиков. Тогда поступила я работать в трест «Оргавиапром», там и Наташу повстречала! – Маша с улыбкой положила руку на плечо подруги. – Ну а потом уж другая была школа – снайперская... Только я с мечтой своей не распростилась, нет! Я ее просто до поры до времени отложила. А вот кончится война, мы с Наташей вместе на летчиц выучимся. Верно я говорю, Наташенька?

Наташа молча кивнула. Она в этот вечер была непривычно грустной.

А наутро снова были тактические учения. Пришлось ползти с пулеметом по триста-четыреста метров, потом стрелять. После такой «снежной пахоты» прерывалось дыхание и дрожали руки. Но потом как-то приноровились, и стрельба пошла.

Командир роты отметил комсомольский расчет в числе передовых. Леня в связи с этим возликовал.

– Отдыхайте, герои! – крикнул он друзьям. – А я вам щец горяченьких расстараюсь. Давайте котелки...

В обратный путь, чтобы щи не остыли, Леня двинулся напрямик – через железнодорожные пути, которых была тьма-тьмущая. Шагал в каком-то подобии ритма: шаг – через рельсу, еще – опять через рельсу, потом два шага обычных и снова – через рельсу, через рельсу...

От котелков поднимался аппетитный парок. Леня шел и вспоминал грустный Наташин взгляд, прощальную ее улыбку...

Но стоило чуть задуматься, как он выпал из ритма, не обратил внимания на последнюю рельсу, не так шагнул – и полетел в снег, роняя котелки. Выплеснувшиеся

крутые щи обварили ему щеку.

Леня вскочил, чертыхаясь, подхватил котелки с остатками щей и заторопился к своим. «Растяпа! Обалдуй!» – ругал он себя, яростно скрипя снегом.

– Вы уж извините, братцы! – смущенно сказал Леня товарищам. – Расплескал я часть... Но вам-то, наверное, хватит, мне есть совсем что-то не хочется...

– Ну-ка бери ложку! – прикрикнул на него Женька.

– Постой, а что у тебя со щекой? – спросил Сережа.

– Да упал я и обварил ее малость... – нехотя признался Леня.

– Ничего себе – малость... А ну, топай к санинструктору! – распорядился Борис. – Давай-давай... не сопротивляйся!

Санинструкторша, увидев Ленино лицо, заохала, захлопотала... Потом отыскала какую-то мазь, обработала щеку и старательно забинтовала всю голову, навернув на нее, пожалуй, целый километр бинта.

– Куда столько! – сопротивлялся Леня. – Что я – тяжело раненный?

– Не спорьте, товарищ пострадавший! – официальным тоном ответила девушка. – Хотите, чтобы поскорее прошел ожог – подчиняйтесь. Я вас перевязываю по всем правилам.

– Ну ладно, практикуйся, – сдался Леня. А про себя тоскливо подумал: «Эх-ма, я ведь хотел к Наташе заглянуть сегодня. Куда же я пойду таким чучелом?»

Ребята встретили его веселым гоготом.

– Ну ты и хорош! – забавлялся Женька. – Не то султан турецкий, не то дьячок из чеховской «Хирургии»!

– На тебе теперь самая большая каска болтаться не будет! – подключился Борис.

И даже деликатный Сережа смеялся, глядя на Леню извиняющимися глазами.

Леня и сам понимал, что выглядит нелепо, поэтому не сердился на друзей.

– Все бы вам поржать, зубоскалы! – буркнул он и криво, в одну сторону, улыбнулся: в другую было больно. Немного посидел, покурил, глядя, как тает сизый махорочный дымок, потом решительно встал.

– Куда? – строго спросил Женька. – Другой фасон тюрбана захотел?

– Уймись, дай отдохнуть своему фонтану, – буркнул Леня и вышел.

«Ну и пусть девчонки посмеются, – думал он, быстро шагая знакомым маршрутом. – Это даже лучше: настроение у них подымется! Буду сегодня, точно клоун в цирке...»

– Что это с тобой, Леня? – изумилась Маша. – Обморозился или зубы болят?

А Наташа только посмотрела – внимательно и участливо. Словно одновременно и спросила, и пожалела.

– Ранен я, доблестные снайперы, – изрек Леня. – А кем, в жизни не догадаетесь! Представьте себе – щами. И попадание точнехонькое – в самую щеку.

Маша прыснула. Наташа усмехнулась, но тут же нахмурилась:

– Брось дурака валять! Что случилось?

– Объясняю: спикировал я на котелок с горячими щами, – пытался выдержать взятый тон Леня. Но, видя, что публика не смеется, сник. – Ну, нес ребятам щи и упал.

– Небось мыслями был где-то в тридевятом царстве, вот и упал, – сказала Наташа.

– И не в тридевятом, а гораздо ближе, – возразил Леня, чувствуя, что краснеет под слоем бинтов. Но заметил, что и Наташа смущенно зарумянилась.