Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
Ясно, после голодных лет жить, особенно рабочему люду, стало легче. Да и нам по карману многое было. Порой, скопив копеек десять, мы с Глебом бежали в колбасную лавку Соколова. Соколов с достоинством отпускал нам на эту сумму колбасных обрезков. Он искренне считал, что упадет в глазах покупателей, покроет себя неслыханным позором, если, взвешивая колбасу, приложит, коль вес окажется мал, еще кусочек. Вот будет лишний вес, кусочек обязательно аккуратно отрежет. Эти остатки от разных сортов колбас и назывались обрезками. Их-то Соколов и продавал по дешевке.
Конечно, в богатых магазинах, открывшихся
Живописно смотрелись и торговые ряды трех городских базаров: Хлебного, Зеленого и Лузинского. Но многого там мы покупать, конечно, еще не могли. Чаще всего баловались доступными нам по цене семечками…
Понятно, что новая жизнь, новая хозяйственная политика привлекали и жителей Северного. Каждому северцу хотелось по воскресным дням иметь дома горячие пироги. И летом 1923 года объединенный поселковый Совет Северного послал в Москву письмо, где просил как можно скорее пустить завод. А осенью в столицу поехала специальная делегация, в числе которой были Игнат Дмитриевич и Тереха. Делегация побывала и во ВЦИКе, и в Центральном комитете профсоюза металлистов.
В Северный выборные вернулись с вестью, что завод скоро пустят. То, что он передавался на концессию, никого в те дни не волновало. Да и чего было волноваться? В Москве делегацию сразу же предупредили: иного выхода пока нет, потому и прибегают к помощи иностранного акционерного общества и заключают с ним договор…
История с передачей Северного завода на концессию вспомнилась мне и теперь, когда, сидя на лавке рядом с Глебом, я слушал гневные слова Игната Дмитриевича.
— Кошкины дети эти концессионеры! — шумел он. — Воспользовались тем, что нас беляки ограбили. Ведь какие права получили!
— Но, — перебил тестя Николай Михайлович, — концессионеры все свои действия обязаны проводить с учетом законодательства нашей Республики. Не так ли? Так… И железнодорожную ветку кто провел? Концессионеры! Раньше вы с Северного до города пешком топали.
— Ради своей выгоды провели, а не ради нас с тобой, — сердито ответил Игнат Дмитриевич. — А вот затратили ли они столько червонцев на новое оборудование завода, сколько по договору положено, еще вопрос. Все экономят в собственную пользу, в буржуйский карман. Вот из-за этого и Пимен Кривцов погиб!
О смерти Кривцова в свое время много писали в областной и окружной газетах. Рабочий Северного завода Пимен Кривцов стоял на завалке колошников домны. Неожиданно оттуда вырвался огромный огненный столб. Кривцов получил сильные ожоги и через час скончался.
Виновником этого события был управляющий Северной концессией. Он распорядился загрузить домну углем и рудой большой влажности. И такая загрузка производилась уже не раз.
Никакие увертки не помогли тогда акционерному обществу уйти от ответственности за смерть Пимена Кривцова. Центральный
Вскоре управляющий Северной концессией, чтобы избежать наказания, куда-то исчез, а на его место из Франции прибыл новый. Вот о нем-то и начал рассказывать сейчас Игнат Дмитриевич.
По словам старика, выходило, что француз, которого на Северном все звали просто Альбертом Яковлевичем, — натура шибко хитрая:
— И по-своему шпарит, и по-нашему знает. И говорит ласково, обходительно. Сам красивый, как картинка. Я с Терехой недавно мнением делился: напоминает француз кого-то.
Тереха молча двинул выцветшими бровями, дескать, правду брат говорит, а Игнат Дмитриевич, подумав и почесав затылок, повторил еще раз:
— Напоминает, и здорово напоминает, а чей облик, побей меня бог, не знаю!
— В Республике народу хватает, разве всех упомнить, — серьезно сказал Николай Михайлович.
— Ну ладно! Это дело не такое уж важное, — продолжал между тем Игнат Дмитриевич. — Вспомню когда-нибудь на досуге… Ну, друг Никола, спасибо за чай, за сахар, за пряники мятные. Напились, насытились. Прогуляться надо теперь до Юрия Михеича, давненько мы с ним не встречались, о старинке не беседовали… А у тебя, Никола, в квартире, окромя как похвалу, про концессию ничего не услышишь…
Несправедливо обиженный последней фразой, Николай Михайлович даже поднялся с табуретки, на которой сидел, хотел что-то произнести, но, видимо, не мог подобрать нужных слов. Так он и стоял молча, пока Игнат Дмитриевич и Тереха надевали фуражки, хотя идти было совсем недалеко: спуститься лишь в подвал этого же дома.
II
Юрий Михеевич был чуть постарше Игната Дмитриевича. С ранней юности он играл в театре и еще задолго до Октябрьской революции исколесил Россию вдоль и поперек. Прежде все ему было нипочем: и зной, и холод, и голод. Но в конце концов годы взяли свое, и Юрий Михеевич решил сменить бродячий образ жизни на оседлый. Своей родиной он считал Урал, поэтому и поселился в нашем городе. При фабрике, на которой работали родители Глеба и моя мать, был клуб. Вот в нем-то Юрий Михеевич и взялся руководить драматическим кружком, или, как говорил он сам, Студией революционного спектакля.
Об искусстве Юрий Михеевич мог рассуждать сколько угодно. Подвал, где он жил, можно было смело назвать музеем истории театрального Урала. Юрий Михеевич собирал портреты артистов и музыкантов, программки, входные билеты, афиши, вырезал из газет и журналов рецензии на спектакли и концерты, отыскивал и покупал книги, посвященные театру.
Если его спрашивали, почему он не сменит полутемный подвал на комнату получше, Юрий Михеевич неопределенно пожимал плечами и отвечал с гонором:
— Зато здесь просторно, а наверху подобного помещения для моих сокровищ и днем с огнем не найдешь. Где еще так расставишь ящики, стеллажи, коробки? И плата умеренная, хотя, если правду сказать, Оловянников мог бы немного и подешевле брать…