Ребята с улицы Никольской
Шрифт:
— Больше, Гоша, не чуди и в великих сыщиков не играй, — строго сказал на прощание Семен Павлович, — а то, чего доброго, опять к нам, дружище, угодишь. На первый раз, учти, ты счастливо отделался…
В тот же день я помчался в школу, хотя знал, что успею лишь к самому последнему уроку.
В классе ребята чуть не задушили меня в объятиях. Все кричали «ура!»
— Ну, дорогой и любимый Сизых! — послышался голос Галины Михайловны (как появилась в классе наш групповод, мы не заметили). — Хорошо то, что хорошо кончается. Правда? Погеройствовал, отличился, пора и за парту садиться. Отстал ты от группы, но мы коллективом догнать тебе поможем…
Несколько дней назад в больнице меня навестил сам начальник городской милиции Павел Миронович. И говорил он примерно то же самое, что сейчас групповод.
— Значит, Гоша, собственными силами ловим преступников? — спрашивал Павел Миронович. — О славе думаем? Похвально, что ты не трус, а старших все равно предупредить надо было… Ну не прячь глаз, не прячь! Скажи спасибо, что в нашем городе конные кареты скорой помощи заменены теперь автомобилями. Семен Павлович сказал, что пять минут опоздания стоили бы тебе жизни…
Вечером Студия революционного спектакля репетировала сцены из «Робина Гуда» и Юрий Михеевич торжественно положил передо мной текст пьесы.
— Изучай, Георгий! — произнес он, закуривая свою любимую папиросу «Сафо». — Скоро премьера, ты снова будешь суфлером… незаменимым.
Старый актер добродушно улыбнулся и поправил небрежно повязанный под мягким воротничком голубой бант.
Однажды в больнице, когда Юрий Михеевич пришел ко мне, я, пользуясь своей привилегией больного, рискнул спросить нашего режиссера, почему он так любит голубой цвет.
— Цвет сей, Георгий, обожала в далекие-далекие годы одна великая актриса, — ответил чуть слышно
После репетиции «Робина Гуда» я, Глеб, Борис, Герта и Валька решили побродить немножко по ночному городу. Вальку Юрий Михеевич официально зачислил художником-декоратором в Студию революционного спектакля и не мог нахвалиться его работами. Осенью Валька собирался ехать на учебу в Москву, на подготовительные курсы, которые открывались при художественном училище…
Мы, перебрасываясь словами, шли по Покровскому проспекту.
Было светло от яркого снега. Стоял двадцатипятиградусный мороз, и дул обжигающий ветер. На мостовой горели костры; пламя освещало обветренные лица рабочих, рывших траншеи для водопроводных труб. Навстречу нам попался обоз с кирпичом. За Уктусской улицей темнели леса новостроек… Свернув к ближайшему костру, мы, сняв варежки, стали греть озябшие руки. В этот момент около нас через ров ловко перепрыгнули два высоких человека. Одного из них, Леню, я узнал, конечно, сразу. А второй, широкоплечий, ростом еще выше нашего вожатого, в круглой черной меховой шапочке, в длинной шубе с шалевым воротником и с внушительной тростью, был мне незнаком.
— Черт знает что делается! — восхищенно пророкотал незнакомец и махнул тростью. — Не город, а настоящая строительная площадка.
Леня, очевидно, нас не заметил. Он и его спутник, продолжая оживленно разговаривать, двинулись вниз по Покровскому проспекту в сторону гостиницы «Эрмитаж».
— Узнали? — загадочно спросил Глеб.
— Леню-то? — ухмыльнулся Валька.
— Маяковского! — огорошил нас всех Глеб. — Сегодня ведь в Деловом клубе был творческий вечер Владимира Владимировича Маяковского!.. Газеты, что ли, не читаете?