Рецепт изготовления человека

Рат Георгий

Автобус дёрнулся, пошёл в разгон, и после недолгой паузы, наконец, раздалось то самое «Кефир, блядь…» – «Не поняла! – опешила Вика. – Опять французский?» – «Кё фэр…! Что делать! – еле выдавил Боря. – Цветаева по-французски – это нечто!»

Спазмы немного приутихли. Остаток дороги шатко-валко прошёл в разборе неудачной эмиграции великой поэтессы и её трагических любовей. В этих местах хасида разворачивало ухом в проём. Понемногу беседа иссякла. Вика боролась с дремотой, периодически тыча в окошко мизинцем: «Ой, смотрите – опять верблюды!»

На въезде в Иерусалим начались пробки, автобус подёргивало. Борис холодел.

Абсолютного минуса он достиг аккурат у струнного моста, за пару сотен метров до конечной

остановки. Внутренний монолог зазвучал беспощадно: «Фима! Конченый ушлёпок! Ты у меня сожрёшь весь свой кефир разом с картоном!»

Вика обеими ручками сдавила сумочку: «Знаете, Боря, мне сейчас подумалось… О, где Вы были раньше?!» Боря старался что-то показать на пальцах. «Нет, Борис, нет! Не говорите ничего! Я всё понимаю…» Автобус остановился. «Ерушалаим, тахана мерказит» – продув микрофон, известил водитель. Пассажиры тронулись на выход. Встал и хасид, сияя и косясь на Викины коленки: «За Цветаеву было интересно! Да, Рони?» У Рони вид коленок вызвал оцепенение и поимку второго подзатыльника. Вика притворно улыбнулась. Борису напрягаться не пришлось: жуткая улыбка рассекала его, как Гуинплена. Когда салон опустел, Вика сказала:

– Боренька, пора!

– Викуша, Вы идите, наверное… Мне нужно ещё кое-что обдумать…

– Здесь?

– Здесь!

– Но…

– Несколько строк… Потеряются…

– Не понимаю…

– Идите!

Вика возмущённо глотала воздух:

– Не понимаю…!

– Идите уже!!!

– Мерзавец… – прошептала она и выскочила вон.

– Это конечная. Ты выходишь? – спросил водитель.

Боря снова перешёл было на язык жестов, но сник и вцепился зубами в подголовник.

– Так ты выходишь? Или мне вызывать полицию?

Иерусалим всегда действовал на Бориса исцеляюще. Сердце переставало сбиваться, дыхание становилось лёгким и – главное – мысли освобождались от тревоги. Боря даже придумал что-то, вроде «Постоянно умирать можно, где угодно, но изредка жить нужно приезжать сюда!» Здесь не требовалось ни знать, ни верить. Достаточно было находиться. Поэтому Борис сейчас просто сидел и ждал традиционного чуда.

А Вика уже стояла на трамвайной остановке, и в голове её стучало: «Какая же я идиотка, господи!» Потом толпа вдавила её в подошедший трамвай, и сигнал закрывающейся двери отрезал все звуки снаружи, кроме сирены – то ли полиции, то ли скорой помощи, то ли пожарной. Когда-то Вика решила, что разбираться в этом необязательно, ввиду отсутствия главной службы – «экстренной помощи разбивающимся ни о что сердцам».

Урок

«Мудрость – это результат многотрудного пути к осознанию собственной глупости, – сказал Сократ и залпом ополовинил кубок неразбавленного «хиосского». А как было разбавлять, если повсюду люди, люди, люди…? Вот и приходилось, уменьшая объём в пользу большей эффективности, пить жёстко, по-скифски. В хлам приходилось накидываться, чтоб не видеть этого свинства, этого говнища и тупости вокруг. Этого непролазного идиотизма! «Демократия у вас? – думал Сократ. – Гомер вам, видите ли, хуёвей Гесиода? А чего так? Только потому, что Гомер предлагал выдавать пиздюлей пришлым дикарям, а Гесиод – кормить и приобщать их к культуре? Ну, ничего, оно всё вам аукнется! Ибо, если что придумал, так тут же берись за улучшение, чтоб за временем поспеть! Меняйся сообразно его ритму! И мораль тут – не исключение!

Сократ допил остатки и, вынуждая учеников ссутулиться над папирусами, жахнул кубком об пол:

– Вернёмся к этому…! Как его?

– К пути осознания собственной глупости? – дрожащим голоском подсказал Платон.

– Ага, путь, путь…! – подхватили Аристофан и Ксенофонт.

Сократ хрустнул пальцами и продолжил:

– Путь-то он путь. Но звучит как-то выпендрёжно.

– А, может, так? – вскричал Аристофан. – Мудрость – ничто!

Учитель идею отверг:

– Стилистика

не моя, не покатит!

Ксенофонт не стал умничать, просто сидел и тупил, а Платон тужился-тужился да как выпалит:

– Я знаю только то, что ничего не знаю!!!

– Ай, молодца! – воссиял Сократ. – Добавь ещё «…но другие не знают и этого!

Пока Платон радостно царапал по папирусу, оживился Ксенофонт:

– Ну, так чё? Может, я за «хиосским» опять сгоняю в честь такого дела?

– Вообще гениально! – сказал Сократ. – Валяй Ксенофонтушка! Однова живём!

Домашнее задание

С математикой Йося управился быстро. Закрыл тетрадку, аккуратно отложил её в сторону и раскрыл другую – по русскому языку. Сочинение задали на вольную тему, но это не придавало Йосе уверенности. Он долго вглядывался в разлинованную пустыню и, не найдя пути к оазису, отвернулся к окну. На подоконнике стоял аквариум с парой гуппи. Возле аквариума сидела настороженная кошка Люся, выказывая готовность распаровать рыбок. Но те держались надёжного укрытия, ибо просчитывали Люсю, как Йося – математические задачки. Йося же безучастно смотрел на зреющий конфликт, открытой схватки не ожидая: позиция сторон оценивалась им в границах устойчивого паритета. Уже накатывала грусть и безысходность, как вдруг Йося выпрямил спину, поднял бровь и придвинулся вплотную к столу. Через несколько секунд первая строчка сочинения, словно обрезок колючей проволоки, легла на бумагу: «У Израиля проблемы с арабами, потому что у арабов проблем с Израилем нет!»

Солдат

Путь от подгузников, коляски и кормления из ложечки до подгузников, коляски и кормления из ложечки занял у Арона Марковича ровно семьдесят лет. День в день. То есть, первое утро своего восьмого десятка юбиляр, так и не открыв праздничное застолье, встретил в хайфской больнице «Рамбам», отгороженный инсультом от реальности и белой стеклянной дверью – от любимой дочери Симы, нервически вышагивающей по коридору, и скучающего там же ненавистного зятя Миши.

– Дёрнул же его чёрт переться в такую жарищу! – говорил Миша, листая картинки в ай-фоне.

– Закройся уже! Хотя бы тут!

– Назло мне попёрся.

– Не он – назло, а ты назло не купил, чтоб он сам попёрся!

– Это как это не купил?! Литр! Не считая коньяка!

– Он просил два!

– Да, такое количество надёжней солнцепёка!

– Миша, хватит!!! Или уйди, или уже подавись чем-то!

Был бы сейчас Арон Маркович в сознании – чем зятю подавиться искать бы не пришлось. Вариантов раскидано под ногами – не ленись нагнуться: хоть в утончённой полемике, как сейчас; хоть просто так, в безысходности совместного проживания. И вообще, бывало, только надумаешь поджечь, как уже полыхает. Была ли тому причиной Мишина расхлябанность, перечащая выправке Арона Марковича – бог знает. Но тесть относился к зятю, как к таракану: брезгливо рассматривал через очки, поднесённые к глазам на манер лупы, и даже замахивался иногда тапком. Агрессию такого рода Миша гасил обычной демонстрацией среднего пальца. Более сложные вариации, вроде просмотра на максимальной громкости российских новостей, карались выкусыванием – чтоб уж наверняка – метрового куска телевизионного кабеля. Тесть всякий раз восстанавливал вещание и дублировал его радийным эфиром из своей комнаты. Миша принимал и этот вызов. Уповая на гипертонию оппонента, подкладывал ему то рекламные буклеты похоронных бюро, то счета за электричество. В ответ приходили журнальные вырезки о раскрытии тайны долголетия.