Редхард по прозвищу "Враг-с-улыбкой"
Шрифт:
— Но это моя дочь! — прошипел староста скорее зло, чем горько. Редхард понял этого человека в первые же минуты после встречи. Гордыни у старосты достало бы на самого великого герцога, но трусость и глупость мешали ей развернуться.
— Сколько у тебя еще детей? — спокойно спросил Редхард.
— А с чего ты взял, что у меня есть еще дети, что она — не моя единственная дочь? — возмутился староста.
— Ты не ответил.
— У меня еще три дочери на выданье, похищенная была старшей. А теперь ты мне скажи, откуда ты узнал про них! — потребовал староста.
— Ни Лес, ни Лесной Шутник никогда не берут
— Мне не дали обмена, — желчно сказал староста.
— Ты меня не слушал. Лесной Шутник дал огромный обмен, покой и достаток вашему поселку в обмен на одну девицу. Хотя какая она теперь девица, уверен, что Лесной Шутник и твоя дочь уже сыграли свадьбу. Давно ее похитили?
— Семь дней назад, — отвечал староста, посчитав дни на пальцах.
— Тогда еще нет. Тогда еще девица. Свадьба бывает только на девятый день, — равнодушно сказал Редхард. — Я могу взять с тебя плату за напрасный вызов, это семь золотых. Могу поговорить с Лесным Шутником, никаких зароков давать не стану. Но поговорю. Это обойдется тебе в семнадцать золотых. А если вы вздумали все же его убить, то это будет стоить деревне семьсот золотых, да и толку, как я уже сказал, выйдет немного.
— Семнадцать золотых за простой разговор? Да еще неизвестно, выйдет ли прок? — злобно пролаял староста.
— Простой? Отлично, старый хрен, — вдруг развеселился Враг. — Можешь сходить сам. Только идти надо сейчас, пока не кричал филин, найти Лесного Шутника, уберечься от его шуток и добиться разговора. Зато полностью бесплатно. Так как за свои похороны тебе платить уже не придется. Ну, как? Долго мне еще с тобой торговаться, когда ты сам не знаешь, чего хочешь?
— Хорошо, хорошо, — примирительно замахал рукой староста. — Семнадцать, пусть семнадцать. И ты в самом деле пойдешь сейчас в лес? — он посунулся к Редхарду через стол.
— Не сейчас. Чуть позже. Деньги я получаю вперед, — отвечал Враг нежити и отпил еще чаю.
— Посиди тут покудова, — проскрипел старик и ушел из горницы. Редхард налил себе еще чаю из блестящего чайника и успел выпить примерно половину чашки, когда староста вернулся и высыпал с тарелки, как и полагалось, если деньги давались вечером, на край стола перед Редхардом горстку желтых кругляшей.
Пересчитав деньги и проверив каждую монету, Редхард ссыпал деньги краем тарелки в свой кошелек, затянул завязки, проверил свои «огнебои» (староста так и впился в них глазами), посмотрел, не мешает ли что выходу клинков на свободу, накинул свой плащ, надел шляпу и неспешно, бесшумно вышел. Староста поспешил за ним, иначе Редхарда просто не выпустили бы за ворота. За деньги он не очень переживал — лошади Редхарда и его скарб оставались в его конюшне.
— Когда я вернусь, я постучу три раза, пусть твои люди откроют, даже если будет ночь, — бесцветным голосом, скрывавшим лютое напряжение, сказал Враг. — И вот еще что. Не ройтесь в моих вещах, пока я не вернусь, если не хотите, чтобы у вас отгнили пальцы, — и он мило улыбнулся, шагнул в проем оттянутой воротины и исчез в чаще. Староста судорожно перевел дух, когда воротина снова была закрыта, а засов — задвинут.
Враг же твердым шагом дошел до края леса, снял шляпу и четко, раздельно проговорил: «Я, Редхард по прозванию «Враг нежити», говорю, что ночью
Он шел довольно долго, но ничего определенного не искал, слегка насвистывая своего «Ворона», когда услышал дым костра. Не думая, свернул он на запах дыма и вскоре вышел на небольшую полянку. У небольшого костерка сидел некто. Редхард сразу понял, что это и есть Лесной Шутник, потомок древних веселых богов. Ростом он был головы на две выше высокого, надо напомнить, Редхарда, вдвое шире в плечах, могучие мышцы буграми покрывали его тело, не создавая, однако, ощущения неповоротливости, ноги оканчивались крупными копытами, а тело было густо покрыто длинной, блестящей шерстью. Тяжелые рога, напоминая бараньи, закручивались над его лбом, а желтые глаза с вертикальным зрачком равнодушно смотрели в огонь. Вернее, на прутики в огне — Лесной Шутник пек осенние яблоки.
— Так ты и есть Редхард Враг? Я думал, староста призовет из города тех дураков, что зовут себя «Охотниками за нечистью» и которые сроду не бывали в лесу, а прославились, удавив толпой какую-нибудь старуху-травницу, свалив на нее все горести последних лет. Но чтобы сам Редхард Враг удостоил мой лес посещением, — Шутник усмехнулся, покачал тяжелой головой и указал рукой против себя: «Садись!»
Редхард сел, распахнув полы плаща, в свете костра блеснули рукояти его меча и шпаги, а также тускло блеснула сталь огнебоев.
— Хочешь яблочка? — спросил Лесной Шутник.
— Нет, я не люблю яблоки, — улыбнулся Редхард. Лесной Шутник одобрительно хмыкнул и яблоки на прутиках стали тем, чем и были в самом деле — пузатыми грибами-одоленцами, которые, если такой грибок съесть, на сутки превращали мир в веселую цветную карусель, без ума, удержу и смысла.
— Ты пришел убить меня? — рассмеялся Шутник, не сводя глаз с Редхарда.
— Ты же слышал, что я сказал у леса, зачем спрашиваешь? Я хочу поговорить.
— О чем? — удивился Лесной Шутник, — я ведь все равно не отдам Герту обратно.
— Я хочу понять. Старосте я сказал, что Шутники любят одну всю жизнь, но не сказал, что порой озоруют и крадут девок ненадолго, возвращая потом обратно в… Не в том состоянии, что было раньше. — Редхард достал свою флягу и отпил из нее. Лесной Шутник принюхался.
— «Костяная лапница», — задумчиво сказал Лесной Шутник, — видать, работа твоя все же не столько денежная, сколько лихая, раз ты рискуешь пить эту отраву.
— По-разному, — улыбнулся Редхард и Шутник улыбнулся в ответ. Помолчали.
— Ты знаешь, что такое одиночество? — метаморфоза была моментальной. Лесной дух, ссутулив могучие плечи, смотрел на Редхарда грустно и спокойно. — Ответь, знаешь?
— Я знаю, — твердо отвечал Враг, — а знаешь ли ты? Что ты знаешь об одиночестве? Я дошел до того, что мне снится мое одиночество, я иду по огромным городам бесконечными улицами, совсем один, ко мне постоянно подходят люди, идут рядом, они говорят со мной, смотрят мне в глаза, обещают, что они надолго — и тут же пропадают, исчезают, уходят. Навсегда. А я все иду и иду. Я вижу этот сон каждую ночь. До пробуждения. Никаких перемен.