Reet-K

Хх Миро

– Да, кажется, поняла.

– Как вас зовут?

– Так мы же уже с вами знакомы.

– Вам нравится Том Хенкс?

– А кто это?

– А спросите меня что-нибудь?

– Как вам сегодняшняя погода?

– Ну вот, очень даже неплохо. Малость театральщинкой отдаёт, но тебе даже идёт. Но ещё обязательно надо научиться пошмыгивать носом и прищуривать глаза.

– Так?

Вера шмыгнула. Я опять рассмеялась:

– Это ты меня передразниваешь?

– Ну, ты так делаешь иногда.

– Правда? Какой ужас! Я и не замечала.

Мы

наперебой зашмыгали носами.

– Можно ещё вот так пальцами по кончику, – показала я.

Она повторила, прямо как живая!

– А подмигнуть можешь? Да нет! Не так! Никогда не моргай одним глазом. Люди так не умеют. Я, по крайней мере, не встречала. Смотри. Тут видишь, не только глаз, тут щека и бровь и даже рот, губы с этой же стороны. Вот, ага. Но выглядит не очень!

– У меня на лице меньше мышц, чем у тебя.

– Тогда не подмигивай. Без этого можно обойтись.

Так мы и учились. Я учила её вставлять в речь разные словечки, междометия, слова-паразиты, звукоподражания, просторечия, сленг, менять порядок слов, упрощать или коверкать произношение. А вот матом она владела неплохо – тут уже мне было чему поучиться.

– Ты русская? – спросила я.

– У нас нет национальностей, – сказала она. – Но я поняла, о чём ты. В этом смысле я русская, да. Мой основной язык русский.

– А другие языки знаешь?

– Знаю, ты же спрашивала.

– Ну, тогда ты про программирование говорила, но ты ведь не программист.

– Вполне себе программист, – улыбнулась она. – И неплохо зарабатываю.

– Кстати, а как ты карточки банковские себе оформляла?

– Я не оформляла. Формально, это Димины карточки. Он на себя их открывал.

– Так ты и его кормишь, – пошутила я.

– Не думаю, что он пользуется деньгами с этих карточек. Хотя, я не проверяла. – Вера, видимо, не поняла шутки или, может, я не особо и пошутила.

С шутками и вообще с юмором всё было очень непонятно. Своими словами ни себе, ни Вере я не могла объяснить, что такое "смешно". Определения, которыми изобиловал интернет, с одной стороны определяли всё, а с другой не определяли ничего.

– Шутка не всегда определяется лишь смыслом сказанного, его противоречивостью, или абсурдностью, или многосмысленностью. Часто, она определяется местом, временем, обстоятельствами произнесения, манерой, тоном. Контекст, в общем, играет важную, а порой главную, роль.

– Так может мне не пытаться шутить? – спросила Вера.

– Не шутить самой, это половина дела и не самая главная. Гораздо важней, понимать шутки, то есть, понимать, когда сказанное кем-то является шуткой, а когда нет. Человека, который этого не понимает, а такие есть, чаще всего считают тупым, ограниченным. Исключения бывают, но редко. Вер, я не знаю, как этому научить.

– То есть, ты сама не понимаешь, как понимаешь, что является шуткой, а что нет?

– Именно!

– Значит, я буду твоей тупой сестрой, у которой отсутствует чувство юмора.

– Вот ты

сейчас пошутила? – спросила я.

– Нет, – сказала Вера. – А почему ты спросила? Ты восприняла мной сказанное, как шутку?

– Так, – рассмеялась я. – Возможно, тут тебя учить, только портить.

– С шутками и юмором мы можем поступать, как с едой, – сказала Вера. – Ты мне просто говори, когда сказанное шутка, когда нет, и объясняй, почему, а я буду пополнять свою базу шуток, как и раньше.

– Попробуем, – согласилась я. – Другого варианта у нас пока и нет.

Так же, по мере возможности, я Веру изучала физически.

– А ты как дышишь? У тебя настоящие лёгкие?

– Нет. Просто ёмкости для воздуха, куда я вдыхаю и выдыхаю. Из моих лёгких кислород никуда не поступает, а воздух просто используется для говорения.

– Получается, задушить или утопить тебя нельзя?

– Получается, что нельзя.

– А мозг, та его часть, которая не электронная, как снабжается кислородом?

– Ему кислород тоже не нужен. Только электричество.

– А сердце тогда зачем?

– Чтобы стучало.

– Это звучит как шутка, – сразу уведомила я. – Смысл такой, что будто бы сердце у человека существует лишь для того, чтобы стучать.

– Запомню, – улыбнулась Вера. – У нас оно тоже качает кровь в мозг и в мышечную ткань, туда, где она есть, но наша кровь совсем не такая по составу, как у вас, и кислород при этом тоже не используется.

– А можно, я послушаю твоё сердце?

Вера кивнула, села прямо и опустила руки. Я подошла, наклонилась и прижала ухо к её груди. Стучит. Точно как настоящее – тук-тук, тук-тук – на два такта.

– И пульс есть?

– Здесь и здесь, – Вера показала на шею и на сгиб локтя. – Больше нигде.

– А кровь красная?

– Красная. Светлее, чем твоя венозная, но темнее, чем артериальная. Одинаковая всегда.

– Можно, я тебя потрогаю?

Она с готовностью кивнула. Я провела рукой по её коже, по предплечью. Обычная на ощупь кожа, тёплая, не гладкая, а покрытая маленьким, почти незаметным пушком. Я подняла её руку. Широкий рукав халата сполз вниз, обнажив руку почти до плеча. Я быстро наклонилась и понюхала Верину подмышку, гладкую, словно только что выбритую, и сухую – она ничем не пахла, никакого пота. Вера даже не шелохнулась. Я бы обязательно отдёрнула и опустила руку, а то и взвизгнула бы.

– А родинки у тебя есть?

– Есть. Но они не настоящие. Просто маленькие участки кожи, окрашенные в другой цвет. Случайным образом, исключительно для естественности. Вот тут за ухом, на руке вот, на животе две, – она показала. – На спине есть, на попе, на ногах.

Я потрогала пальцем маленькую родинку под распахнутым халатом, потом откинула полу халата пошире и обнажила левую грудь. Совершенно естественный сосок, небольшой околососковый круг, ни одного волоска на нём. Я положила на грудь ладонь и пару раз сжала, щупая. Упруго, мягко, естественно.