Рефлекс змеи
Шрифт:
Сбросив с плеч тяжесть, Стив немного повеселел и спросил, не позвоню ли я ему, когда приеду домой.
– Да, – рассеянно сказал я. – Твой отец часто ездил во Францию?
– Францию?
– Ты когда-нибудь слышал об этом? – спросил я.
– Ну… – Он был не в том настроении, чтобы к нему можно было приставать. – Конечно. Лонгшам, Отей, Сен-Клод. Везде.
– А по миру? – сказал я, засовывая в пояс утяжелители.
– Что? – Он явно был озадачен. – Что ты хочешь сказать?
– На что он тратил деньги?
– В основном на линзы. На телеобъективы
Я взял седло и утяжелитель на весы и добавил еще чистый фунт свинца. Стив встал и пошел за мной.
– Что ты имел в виду, когда спрашивал, на что он тратил деньги?
– Да ничего, – сказал я. – Вовсе ничего. Просто мне было любопытно, что он любил, кроме скачек.
– Просто снимал. Все время, везде. Больше его ничего не интересовало.
В должное время я вышел на заезд в зелено-коричневом и сел на соответствующую лошадь. Это был редкий день, когда все удавалось. Я в явной эйфории снова спешился в загоне для победителей и подумал, что, наверное, мне не стоит завязывать с такой жизнью. Наверное. Не тогда, когда получаешь от победы кайфа больше, чем от героина.
Моя мать, похоже, умерла от героина.
Миссис Миллес лежала одна в боковой палате со стеклянными стенами, изолированная, но непристойно выставленная напоказ любопытному взгляду любого проходящего мимо. Там были занавеси, которые могли бы скрыть ее от всеобщего обозрения, но они не были задернуты. Я ненавидел больничную систему, которая отказывает людям в одиночестве, – кто же хочет, будучи больным или покалеченным, чтобы на их унижение пялились?
Мэри Миллес лежала на спине с двумя плоскими подушками под головой, прикрытая простыней и тонким голубым одеялом. Глаза ее были закрыты. Ее каштановые волосы, грязные и всклокоченные, разметались по подушке. Лицо ее было ужасно.
Ссадины, оставшиеся от субботней ночи, теперь покрылись коричневой коркой. Подбитый глаз, на который пришлось наложить шов, страшно распух и почернел. Фиксирующий гипс покрывал ее красный нос и был притянут ко лбу и щекам белыми липкими лентами. На всем остальном теле виднелись резкие следы побоев – красные, сизые, черные и желтые. Когда ее синяки и ссадины были свежими, они казались просто отвратительными, но только сейчас, в процессе лечения, стало ясно, как сильно она искалечена.
Я и прежде видывал людей в таком состоянии, даже в худшем, побывавших под копытами скачущей лошади. Но такое, учиненное по злобе над беззащитной женщиной в ее собственном доме, производило совершенно другое впечатление. Я чувствовал не жалость, а гнев вроде гнева Стива: «Я убью их».
Она услышала, как я вошел, и при моем приближении чуть приоткрыла менее поврежденный глаз. Как я понял, вид у нее был совершенно равнодушный, словно она меньше всего ожидала моего появления.
– Стив просил меня прийти, – сказал я. – Он не смог из-за плеча. Он не может водить машину… еще дня два не сможет.
Глаз закрылся.
Я принес стул, стоявший у стены, поставил его у кровати и сел рядом.
– Стив рассказал вам, – спросила она, – про дом?
– Да. Сочувствую. – Это прозвучало жалко. Все было жалким перед тем, что выпало ей на долю.
– Вы видели?
– Нет. Стив рассказал мне об этом на скачках. В Кемптоне, сегодня днем.
Она говорила невнятно, ее было трудно понять. Казалось, что язык ее задеревенел и слова с трудом выходят из распухших губ.
– У меня нос сломан, – сказала она, перебирая пальцами на одеяле.
– Да, – сказал я. – Я однажды ломал нос. Мне тоже накладывали гипс. Через неделю будет как новенький.
Она промолчала. Я понял, что она думает по-другому.
– Вы сами удивитесь, – сказал я.
Повисла тишина, какая бывает, когда сидишь у больничной койки. «Возможно, здесь как раз и сказывается преимущество больничной системы, – подумал я, – когда нужно уйти от банальности, вы всегда можете обсудить жуткие симптомы соседа по койке».
– Джордж говорил, что вы снимаете, как и он, – сказала она.
– Не как он, – ответил я. – Джордж был лучшим.
На сей раз никакого несогласия. И заметная попытка улыбнуться.
– Стив рассказал мне, что вы убрали из дома диапозитивы Джорджа до пожара, – сказал я. – Это очень хорошо.
Ее улыбка тем не менее исчезла, медленно сменившись страдальческим выражением.
– Сегодня приезжала полиция, – сказала она. Слабая судорога прошла по ее телу, дыхание участилось. Дышать носом она не могла, потому перемена была просто слышна – дыхание клокотало в ее горле.
– Они приходили сюда? – спросил я.
– Да. Они сказали… Господи… – Грудь ее дрогнула, и она закашлялась.
Я накрыл ее ладонь своей и твердо проговорил:
– Не беспокойтесь. Иначе все будет болеть еще сильнее. Три раза глубоко вдохните. Если нужно, четыре или пять раз. И не разговаривайте, пока не успокоитесь.
Она некоторое время лежала молча, пока дыхание не успокоилось. Я видел, как ее напряженные мускулы расслабляются под одеялом. Наконец она сказала:
– Вы намного старше Стива.
– На восемь лет, – кивнул я, выпуская ее руку.
– Нет. Намного… намного старше. – Молчание. – Вы не могли бы дать мне воды?
На тумбочке рядом с ее кроватью стоял стакан. В стакане вода, изогнутая трубочка для питья. Я сунул трубочку ей в рот, и она высосала пару глотков.
– Спасибо. – Опять молчание, затем она снова попыталась заговорить, на сей раз намного спокойнее: – Полицейские сказали… Полицейские сказали, что это был поджог.
– Правда?
– Вы… не удивлены?
– После двух ограблений – нет.
– Бензин, – сказала она. – Пять галлонов. Полицейские нашли канистру во дворе.
– Это был ваш бензин?