Рефлекс змеи

Фрэнсис Дик

– Пойду мыть голову, – сказала она.

Когда она ушла, я слил «Аякс» с тарелки в кастрюльку и долил туда все, что оставалось в первой бутылке, и, пока все это подогревалось, я открыл французское окно, чтобы не задохнуться. Затем я взял первый лист печатной бумаги и подержал его над нагревающимся стеклоочистителем. Слова Джорджа проступили так четко, словно они были написаны невидимыми чернилами. Аммиак, очевидно, быстро испарялся, поскольку для того, чтобы проявить второй лист, мне пришлось использовать и другую бутылку, но и на нем

возникли слова так же, как и на первом.

Вместе они составили рукописное письмо, в котором я узнал руку Джорджа. Наверное, он сам написал его на каком-то прозрачном материале – на чем угодно: на полиэтиленовом пакете, кальке, куске стекла, пленке, с которой смыли эмульсию… На чем угодно. Написав, он перевел письмо на диазобумагу и выставил на свет, а затем сразу же спрятал бумагу в светонепроницаемый конверт.

И что потом? Отослал ли он прозрачный оригинал? Написал ли он письмо снова на обычной бумаге? Распечатал? Узнать было невозможно. Но одно я знал точно – так или иначе, письмо он отослал.

Я слышал о результатах его получения.

Я догадывался о том, кто хотел меня убрать.

Глава 19

Гарольд с некоторым облегчением встретил меня у весовой в Сандауне.

– Ну, хоть выглядишь получше. У врача был?

Я кивнул.

– Он подписал мою карту.

У него не было причин ее не подписывать. По его понятиям, жокей, который неделю отлеживался из-за ушибов, и так потакал себе куда больше, чем нужно. Он попросил меня согнуться-разогнуться и кивнул.

– Виктор здесь, – сказал Гарольд.

– Ты сказал ему?..

– Да. Он говорит, что не хочет разговаривать с тобой на скачках. Говорит, что хочет посмотреть на тренировки своих лошадей в Даунсе. Он приедет в понедельник. Вот тогда он с тобой и поговорит. И, Филип, будь чертовски осторожен в словах.

– М-м, – уклончиво ответил я. – Как насчет Корал-Кея?

– А что с ним? Он в порядке.

– Никаких подвохов?

– Виктор знает, что ты на этот счет думаешь, – сказал Гарольд.

– Виктора, как я понимаю, не заботят мои мысли. Лошадь бежит без всяких?

– Он ничего не говорил.

– Поскольку я ему говорил, – сказал я. – Я скачу на ней, и скачу честно. Чтобы он там на парадном круге ни выдавал.

– Чего ты так взбеленился?

– Ничего… просто спасаю твои деньги. Конкретно твои. Не заставляй меня проигрывать, как было на Дэйлайте. Все.

Он сказал, что не будет меня заставлять. Он также сказал, что незачем нам встречаться в воскресенье, если я буду говорить с Виктором в понедельник, и что мы обсудим планы на следующую неделю попозже. Никто из нас не знал, что у Виктора на уме… Может, после понедельника вообще планировать будет нечего?

В раздевалке Стив Миллес плакался, что сигнал к старту дали тогда, когда он, Стив, не был еще готов, и что из-за этого он так застрял, что остальные успели пройти полфарлонга [10]

прежде, чем он стартовал… и что владелец разозлился и сказал, что в следующий раз возьмет другого жокея, и без конца спрашивал потом всех: «Разве это честно?»

– Нет, – сказал я. – Жизнь – штука нечестная.

– Она должна быть честной!

– Лучше уж смирись, – сказал я с улыбкой. – Лучшее, что ты можешь ожидать, – так это тычка в зубы.

10

Фарлонг – 201,17 м.

– Твои-то зубы в порядке, – сказал кто-то.

– Коронки поставил.

– По кусочкам собрал, а? Ты это имеешь в виду?

Я кивнул.

– Да стартеров надо штрафовать за то, что они дают сигнал к скачкам, когда лошади еще не выстроены, как надо! – сказал Стив, не принимая этой перебранки.

– Да отдохни ты, – сказал кто-то, но Стив, как всегда, не унимался еще часа два.

Его мать, как он сказал мне, отправилась к друзьям в Девон на отдых.

У весовой Барт Андерфилд вешал на уши лапшу наиболее легковерному журналисту о нетрадиционных кормах.

– Давать лошадям пиво и яйца – это все фигня. Нелепость. Я никогда такого не делаю.

Журналист удержался от замечания – или просто не знал, – что тренеры, склонные добавлять в пищу лошадям яйца и пиво, в целом куда более удачливы, чем Барт.

Когда Барт увидел меня, с его лица сползло покровительственное всезнающее выражение. Он злобно поджал губы. Бросил журналиста и решительно шагнул навстречу мне, однако, остановившись, ничего не сказал.

– Тебе что-то нужно, Барт? – спросил я.

Он по-прежнему ничего не говорил. Я подумал, что он, похоже, не может найти слов, чтобы выразить все, что он обо мне думает. Похоже, я начал привыкать к ненависти.

– Подожди, – справился он наконец с голосом. – Я тебя достану.

Будь у него нож и будь мы один на один, я бы не повернулся к нему спиной и не пошел прочь.

Тут был и лорд Уайт, глубоко погруженный в оживленный разговор с распорядителями – членами клуба. Он метнул на меня быстрый взгляд и словно бы поморщился. «Наверное, – подумал я, – он никогда не будет чувствовать себя при мне уютно. Никогда не будет уверен в том, что я промолчу. Никогда не будет хорошо относиться ко мне из-за того, что я знаю».

«Ему долго придется сживаться с этим, – подумал я. – Так или иначе, но мир скачек навсегда останется моим миром, как и его. Неделя за неделей он будет видеть меня, а я – его, пока один из нас не умрет».

Виктор Бриггз ждал на парадном круге, когда я вышел, чтобы скакать на Корал-Кее. Тяжелая фигура в широкополой шляпе и длинном синем пальто. Мрачный, неразговорчивый, угрюмый. Когда я вежливо коснулся кепи, он ничем мне не ответил, только по-прежнему безо всякого выражения посмотрел на меня.