Реформация. Полная история протестантизма
Шрифт:
Поэтому важно понимать, что антиклерикальная риторика, ставшая неотъемлемой частью Реформации, родилась в давних спорах духовенства, а не в стихийной критике со стороны мирян. Монахи высмеивали приходских священников за леность и невежество; священники называли монахов эгоистичными притворщиками, которые пытаются соблазнять женщин в исповедальне; монахи нищенствующих орденов смеялись над монахами, жившими в обителях, считая тех ленивыми паразитами, жирующими на богатых землях. Нищие монахи насмехались даже над своими – ведь ордена, особенно францисканцы, не раз обновлялись, пытаясь вернуться к прежней простоте. А у реформаторов были все основания очернять соратников из собственного ордена, выступавших против реформ. Порой эти желчные комментарии просто свидетельствовали о человеческих слабостях и о фанатичной приверженности к своей группе, но они не произвели бы впечатления на мирян, если бы, помимо прочего, не отражали высочайшие стандарты, которые теперь устанавливало для себя духовенство. Яркий пример – Джон Колет, декан собора Святого Павла в Лондоне на протяжении двух первых десятилетий XVI века, известный ученый, сторонник преобразований; им восхищались Эразм и сэр Томас Мор. Колет часто произносил страстные проповеди о недостатках духовенства, о том, что монахи и священники погрязли в мирской жизни и пренебрегают своими обязанностями,
Можно лишь поразиться тому, сколь великое разнообразие религиозных нужд западного христианского мира охватывала структура, созданная Первой Реформацией Григория VII. Набожный христианин, страстно желавший постичь мир, скрытый за гранью смерти, мог сделать это в самых разных условиях: в безжалостно суровых монастырях картезианцев, отшельников-созерцателей; в безудержно роскошной литургии самой «церемониальной» версии бенедиктинского ордена – у клюнийцев; в драматичных проповедях, провозглашаемых с кафедр монахами или капелланами. Он мог зажечь свечу у одинокой придорожной статуи Богородицы – или, вытянув шею в переполненной приходской церкви, увидеть, как священник, стоя у ярко украшенного придельного алтаря, возносит к небу хлеб и вино, освященные во время Мессы. К людям, наиболее отстраненным от забот мира сего, проникались почтением те, кто был этими заботами всецело охвачен: так, в Англии XV века картезианские монахи-отшельники создавали и распространяли религиозную литературу, которую охотно и, возможно, с завистью читали короли и дворяне среди подлых и часто жестоких схваток за власть, в то время постоянных в английском правительстве. Церковь была в обществе повсюду. Из трех сложнейших механизмов того мира – это были орган, часы и ветряная мельница, – первые два почти всегда присутствовали в церквях. Можно ли найти лучшее доказательство того, что Церковь руководила самым смелым и новаторским мышлением человечества? Могла ли хоть какая-то организация дать Западной Европе ощущение единой идентичности лучше, чем это делала Церковь?
Столп рушится: политика и папство
И все же проект объединения мира под властью папы потерпел в XIII веке неудачу, а в XIV столетии – крах. Во-первых, французский архиепископ, став папой Климентом V, решил покинуть Рим, – а ведь именно этот город, ассоциируемый с имперской властью и местами, где похоронили апостолов Петра и Павла, вдохновлял прежних пап на стремление к главной роли в Церкви. В 1309 году Климент поселился далеко к северу от Рима, в Авиньоне, там, где теперь юго-восточная Франция. Для того были веские причины: римский хаос был опасным для француза, а Авиньон, помимо того, что располагался стратегически выгодно и облегчал жителям Северной Европы доступ к папскому престолу, еще и был неподвластен французскому королю. (Папство в конечном итоге выкупило его у правительницы – графини Прованса.) Однако возмущенные итальянцы сочли этот шаг такой же катастрофой, как Вавилонский плен израильтян, и назвали это Авиньонским пленением пап. Со временем все стало только хуже: с 1378 года в разных частях Европы признали двух пап, и началась Великая схизма Запада, обратившая идею единства под властью папы в абсурд, а кроме того, возникли движения инакомыслящих, бросившие вызов всем предположениям, которые отводили папе центральное место в Церкви Христовой.
Как ни странно, впервые этот вызов бросили в одной из наиболее спокойных частей западного христианского мира, в Английском королевстве – и сделал это оксфордский преподаватель Джон Уиклиф. Он был философом, приверженцем традиции, гласившей, что невидимые вечные сущности отображают реальность лучше, чем впечатления от повседневного мира. На основе этой предпосылки Уиклиф провел разительный контраст между материальной, могущественной и богатой Церковью, которой правили епископы и папа, и другой Церковью, вечно существующей за пределами материальности: эта последняя истинная Церковь была мистическим источником благодати, которую Библия открывала не только духовенству, но всем верным – тем, кого избрал Бог. Сторонников Уиклифа изгоняли из Оксфордского университета на протяжении поколения с 1380-х годов, но они вдохновили многих, и последователи, решив исполнить волю Уиклифа, требовавшего проверить, соответствуют ли все учения и институты Церкви Божьим целям, означенным в Священном Писании, создали предназначенную для всех Библию на английском. Среди тех, кто им симпатизировал, были аристократы и мелкопоместные дворяне-джентри, которым нравились доктрины, призывающие отнять у Церкви ее огромные земельные богатства. Враги презрительно называли сторонников таких идей лоллардами – «бормотунами», несущими чепуху.
В политической борьбе в Англии начала XV века дворяне, сочувствовавшие лоллардам, поддержали сторону, которой не удалось победить – и власти английской Церкви воспользовались этим, чтобы отстоять строгую ортодоксальность. Они сделали шаг, не имевший аналогов в Европе того времени: запретили все версии Библии на английском языке, равно как и любые попытки несанкционированного перевода. Все последующие английские династии тех лет – Ланкастеры, Йорки и Тюдоры, – осознавая свои шаткие притязания на трон, укрепляли позиции за счет непреклонной верности традиционной Церкви, а английские епископы и высшее духовенство, представляя английскую Церковь как олицетворение идеального порядка, поддерживали ее репутацию перед остальной Европой – кстати, небезуспешно, что мы неоднократно отметим. Лолларды отдалились и от господствующей власти в королевстве, и от университетов. В этом заметен контраст с поздним протестантизмом, который примерно так же восходил к агитациям Мартина Лютера, преподававшего в университете.
Вряд ли лоллардов можно обвинить в том, что у них, в отличие от Лютера, не было доступа к печати: в те дни, когда они открыто вели свою деятельность, этой европейской революции в информационных технологиях еще только предстояло свершиться.
Поражение лоллардов в Англии произошло в то же время, когда объединенное движение несогласных одержало победу над Римом в Центральной Европе. Королевское сватовство в конце XIV века связало Англию с далекой Богемией (это примерный эквивалент современной Чешской Республики), начались контакты между английской и чешской знатью и университетами, и труды Уиклифа попали в Прагу, чешскую столицу. Их прочел Ян Гус, декан философского факультета Пражского университета – и в его душе окончательно созрело желание выступить против церковных учреждений, которыми были недовольны и другие ведущие чешские священнослужители. В своих проповедях, вскоре обретших огромную популярность в городе, он заговорил о церковной реформе, и чешская знать восторженно его поддержала – в то время как в Англии лолларды не получили никакой политической поддержки. Движение Гуса стало утверждением чешской идентичности в противостоянии с немецкоязычной частью Богемской Церкви и содружества – и, в отличие от движения лоллардов, получило поддержку во всех слоях общества от университета до деревни. Когда Гуса в 1414 году вызвали на вселенский церковный Собор в Констанц, призвав объяснить его мятежные поступки, он находился под защитой императора Священной Римской империи Сигизмунда, но Собор этим пренебрег – и осудил Гуса за ересь.
В 1415 году, по решению Собора и императора, Гус был сожжен на костре. Чехи пришли в ярость, и за пять лет с начала их восстания в Богемии возникла гуситская Церковь, независимая от Рима. Революция нарастала, вскоре предводители уже не имели над ней власти, и радикалы начали разрушать статус-кво в иерархии белого духовенства и в старой Церкви. Но после десятилетий жестокой гражданской войны – и после того, как революцию не удалось подавить внешней силой – независимая структура гуситской Церкви все же выжила, и Рим ее признал, хотя и неохотно и не полностью. Гуситы гордились двумя отличиями от папской Церкви: во-первых, богослужение у них шло не на латыни, а на чешском, а во-вторых, верующих во время Евхаристии причащали вином и хлебом. Благодаря этому причастию под двумя видами (sub utraque specie) основное гуситское движение получило свое название: утраквизм. Гуситы считали его жизненно важным. Как и прежняя Церковь, они были страстно преданы Мессе (в отличие от Джона Уиклифа, который видел в ней дьявольское извращение духовного Божьего дара) и хотели одарить ее благами всех верных, настаивая на частом причащении даже младенцев. Евхаристическая чаша с вином стала их заветным символом. С 1471 года у утраквистов не было своего архиепископа, и, пойдя на любопытный компромисс с остальным католическим миром, они отправили потенциальных священников в Венецию – чтобы тех рукоположили епископы этой независимо мыслящей республики. В отсутствие местного епископата реальной властью в гуситской Церкви обладали дворяне и властители крупных городов. Мы еще увидим, что этот переход свершился и в других частях Европы и стал важной чертой официальных «магистерских» Реформаций в следующем столетии.
С 1457 года от утраквистов формально отделились еще более ярые радикалы – Чешские братья (официально – Unitas Fratrum, или «Братское единение»). Их религиозный радикализм имел серьезные социальные последствия. Вдохновленные Петром Хельчицким, литератором с юга Богемии, и идеями новозаветного христианства, они осуждали все виды насилия, и в том числе – политические репрессии, смертную казнь, военную службу или принесение клятвы земным властям. Они отвергли идею священства как отдельного класса, а равно так же веру в то, что Евхаристия была чудом, в котором хлеб и вино становились телом и кровью Иисуса (все еще столь драгоценную для утраквистов). Всем этим доктринам предстояло возродиться в Реформации XVI века. Таким образом, с эпохи утраквистов до появления чешских братьев Богемия стала первой с XII века частью Западной Европы, которая отказалась покоряться папе. Верность папскому престолу в Богемии сохранили лишь несколько немецкоязычных областей и ряд городов, свободных от королевской власти.
Эти одинокие форпосты послушания Риму достойны нашего внимания. Они представляли собой единственную часть средневековой Западной Европы, к которой термин «римско-католический» можно было применить во всех его значениях. На первый взгляд, то, что до Реформации этот знакомый термин не имел смысла, кажется удивительным – но он явно неуместен там, где каждый, независимо от того, понимал он это или нет, входил в одну и ту же католическую церковную структуру, обладавшую очень сложной и многогранной связью с сердцем и главой организации, которые располагались в Риме. В этом папа мог быть уверен несмотря на любые бедствия и невзгоды – но только в том случае, если речь шла не о Богемии. Английские лолларды выжили, отказавшись от явной агрессии против церковной иерархии, и остались в ее благочестивой жизни, точно заноза. То же самое касалось вальденсов, нашедших приют в отдаленных горных районах на юго-востоке Франции. Вальденсы были последним осколком, оставшимся от различных движений, которые в XII веке выступали против Церкви, стремившейся к централизации. Да, они поддерживали связь с небольшими группами сочувствующих в Центральной Европе, проявляли интерес к идеям гуситов, переводили некоторые сочинения последних на провансальский, и у них были свои проповедники. Однако по большей части вальденсы принимали таинства господствующей Церкви, а в 1502 году, когда их начали притеснять церковные власти, даже были готовы пожаловаться французскому королю [35]. Да, может показаться, будто некоторые проповедники в Центральной Европе XV века были одержимы проблемой ереси и сектантства, но большая часть этой истерии, вероятно, имела столь же слабую связь с реальностью, как работа сенатора Маккарти и «Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности» в 1950-х годах [36]. Постоянные проблемы с авторитетом возникали у папы римского не столько из-за врагов Церкви, сколько из-за ее друзей.