Регистан где-то рядом (сборник)
Шрифт:
Через два дня старший лейтенант получил выписные документы, тепло попрощался с врачами, медсестрами, с новыми обитателями палаты и вышел на свежий воздух. Больше 40 дней провел он в этом здании. Всякое повидал, многое пережил. Но выжил, поправился! Впереди – отпуск, что может быть лучше?!
Поздним вечером Невский сидел уже минут 20 на лавочке у подъезда своего дома, никак не решаясь войти. Сильное волнение охватило его при подходе к подъезду. Сколько дней, лежа на больничной кровати, он представлял себе этот миг. И вот он наступил! В их окне на первом этаже горел свет – но вряд ли его ждали, скорей
…Уже в начале марта Невский вновь продолжил свою службу в медроте. Отпуск, пусть и небольшой, восстановил его силы. Воспоминания о днях, проведенных с женой и дочкой, согревали душу.
Работа захватила целиком. Порой некогда было присесть. Постепенно стали забываться дни в инфекционном отделении. Но операция с погибшим сержантом нет-нет, да и всплывала в памяти. «Слава Весняк», – проговаривал Невский его имя несколько раз, словно пробуя на вкус. – «Почти, как Слава весне!»
У этой истории было и неожиданное продолжение…
В начале июля Невский сидел в ординаторской, записывая в журнал сведения о проведенной операции. Кондиционер не работал, жара стояла удушающая. Еще бы – июль и август были самыми жаркими здесь месяцами. Дверь приоткрылась. Старшая сестра Светлана, круглолицая, белокурая «хохлушка», произнесла, как заговорщик:
– Саша, кончай бумагу марать! Тебе в приемное трэба. Полковник из Москвы до тебя приихал. Он у кабинете командира нашего.
В полном недоумении Невский отложил писанину и, как был, в операционной одежде пошел в «Приемное отделение».
У входа в отделение Александр нос к носу столкнулся с прапорщиком Олегом Шлемовым, фельдшером «приемного». Тот ухватил старшего лейтенанта за руку и зашептал:
– Саня, меня он уже «пытал», я сказал, что не помню ничего. Он говорил о каком-то сержанте. Как же его фамилия? А, вспомнил! Вестник, или Весняк. Интересовался, мол, в каком он виде поступил, когда я его в пленку упаковывал уже погибшего перед отправкой в Кабул. Там же их всех в гробы укладывают. Я чуть не каждый день их отправляю, я же не рассматриваю их, где уж помнить, что было больше полгода назад.
Все знали о тяжелой работе Шлемова: он не только ездил на аэродром за ранеными, но и занимался отправкой всех погибших и умерших в гарнизоне. Олег с помощником заворачивал тела в специальную защищающую («экранирующую») от жары пленку для солдат в пустыне, ей здесь нашлось совсем другое применение…
Постучав, вошел в небольшой кабинетик. Представился. Полный, истекающий потом, с бледным лицом и большими залысинами офицер (явно еще не загорал в дождливой Москве) сидел во главе стола. На нем была полевая форма без знаков отличия и без погон. Он поминутно вытирал лицо большим клетчатым платком и отхлебывал из стакана пузырящуюся минералку. Батарея пустых бутылок уже стояла на полу.
Офицер назвал могущественную организацию, наводящую страх во всем мире, представившись полковником Ивановым Иваном Петровичем. Произнес это таким тоном, что было понятно, что зовут его иначе. Невскому было все равно.
Полковник жестом предложил сесть.
– Одна убитая горем семья получила гроб с телом единственного сына, якобы умершего после тяжелого ранения в госпитале. Он был ранен в бою. Несмотря на категорический запрет (особо выделил Иванов этот факт), родные все же вскрыли гроб. Обнаружилась ужасная картина: у их сына не только было перерезано горло, но и отрезаны уши и нос. Все это было зафиксировано в присутствии офицера военкомата. После похорон возмущенные родители написали жалобы в разные высокие инстанции, включая и руководителя нашего Комитета. Он лично направил меня с предписанием на месте разобраться с этим вопиющим фактом варварского обращения с ранеными. Я уже побывал в госпитале. Узнал настоящую причину смерти – она более ужасная. Весняк погиб в инфекционном отделении и не без вашего участия.
Иванов, не опуская глаз, внимательно смотрел на Невского. Старший лейтенант чувствовал, как начинает гореть его лицо.
– Вы находились в это время на излечении от брюшного тифа, согласились помочь в проведении операции трахеотомии, а у самого была температура 40 градусов. Я поднял вашу «Историю болезни». К сожалению, госпитальные хирурги приехали слишком поздно. Мне не удалось поговорить с очевидцами. Хирурги уже заменились в Союз, лечащий врач Мазуревич еще в январе была досрочно отправлена на родину (я пока не выяснил причины, но выясню). Постовая сестра Зина Спивак, которая, якобы помогала, ничего не могла вспомнить, так как вскоре упала в обморок. Наконец, процедурная сестра Галина Порывай сейчас находится на излечении от желтухи в Ташкенте, я могу позднее с ней встретиться. Начальник инфекционного отделения категорически отрицает вашу причастность к исчезновению ушей и носа, назвав это «чистым бредом». Осталось выяснить ваш вариант пропажи.
Невский совершенно растерялся. Он хотел пояснить, что операция была позднее, а не 29, когда температура была высокой. Но не хотелось подводить врачей госпиталя.
Сразу стало видно, что полковник смутился. Он долго прокашливался, выпил стакан воды, вытер лицо. Потом рассмеялся: