Река детства (сборник)
Шрифт:
– Разве перемёт не запрещен? – Я решил не поддаваться на браконьерскую ласку и быть строгим.
– А не знай, милок, – ответил он, все так же улыбаясь и не обращая внимания на мою строгость. – Всю жизнь, как родился туточки, ловлю. Поставлю да и пойду. У коровы прибрать или картохи копать, к примеру… А вечером приду, глядишь, и будет десяток окушков нам со старухой на ушицу. Или плотвушка попадет, тоже годится…
Нет, не браконьер этот дедушка, решил я. Человек, который родился на речке и прожил на ней жизнь, имеет право ловить в ней рыбу. Даже перемётом, который работает на рыбака, пока он косит сено или копает картошку. Никак не мог я найти злостного хапугу браконьера…
Но
В остальные заглядывать уже не хотелось. Одни бутылки плыли по течению, другие торчали, застряв в водорослях. За каждой из них виделся взмах человеческой руки, бездумно метнувшей бутылку в чистую реку. Нет, одной руке не под силу было накидать столько бутылок. Тут требовалась компания бутылкометателей…
Я попытался подсчитать бутылки, чтобы предъявить этот счет первому встречному метателю. Но никто не кидал на моих глазах бутылок. Предъявить счет было некому.
Ночью мне приснился сон. Всех бутылкометателей затолкали в огромную бутылку. Они барахтались в ней и скользили по стеклу, как хлебные вредители жуки-кузьки, которых мы собирали на полях в школьные годы.
«Не надо нас в воду! – вопили бутылкометатели. – Мы больше не будем!»
…В конце пути фигура браконьера представлялась мне уже иной. Она была неопределенных форм, рыхлой и расплывчатой. Она все время меняла свои очертания, и воевать с ней было трудно, удары как бы приходились в пустоту. Фигура была составной. Она складывалась из тех рыбаков, которые густо сидели в резиновых лодках и раскидали вокруг крючков больше чем в двадцати перемётах, и из тех неизвестных, которые скатили в речку вонючую бочку из-под солярки. В нее входили лесорубы, которые бензопилой «Дружба» валили зеленые деревья на берегу неподалеку от села Верхняя Тойда. В ней можно было разглядеть того стрелка из города Боброва, что пальнул забавы ради из двустволки в налетевшую цаплю-чепуру и, к счастью, промахнулся. Беззаботные бутылкометатели дополняли безобразную фигуру браконьера.
Я устыдился, когда вспомнил, что однажды выплеснул в реку сажные помои из котелка. Значит, и я прилепил к бесформенной браконьерской фигуре свой кусочек, тоже навредил немножко Битюгу – маленькой речке, которую так легко испортить. Которая вырастила тенистые леса на берегах, а в лугах – пышные травы. Которая кормит, укрывает и радует многих птиц, рыб и зверей.
И людей, конечно, тоже.
Молочные реки, сырные берега
Рано утром из лесу донеслась музыка. И глухой дробный топот множества ног.
«То ли еще будет, ой-ей-ей!» – предупреждала певица.
Показались коровы. Они бежали на луг, возле которого я встал на ночлег. Это было похоже на утренний кросс горожан «трусцой от старости». Лидер кросса, крупная пятнистая корова с кудрявой челкой между голубых рогов, прибежала на выгон, протрубила о своем первенстве и принялась жадно, с хрустом драть траву.
Послышались жестяное бренчание и скрип. На опушку выехал на разболтанном дамском велосипеде пастух. За ним в траве змеился черный, мокрый от росы кнут. Велосипедные колеса отчетливо выписывали число 88. Пастух на ходу сошел с седла, подтолкнул велосипед, и тот сам ткнулся в куст, уперся в него рогами. Кнут замер, как пригревшийся уж.
– Здорово ночевали! – сказал пастух.
На нем была выгоревшая пляжная кепочка.
– Подсаживайтесь завтракать! – пригласил я пастуха.
– Это можно! – охотно согласился пастух. – А чего мне теперь делать? Хоть весь день завтракай. Сейчас только музыку им поставлю. – Он щелкнул клавишей магнитофона.
Полились звуки танго. – Под эту пасутся хорошо. А под ту лучше бегут.
За едой пастух снял кепочку. Без синего козырька лицо его оказалось рыжим, с красным облупившимся от солнца носом.
Звучала музыка. Дружно хрупали и сопели коровы. Велосипед поблескивал из куста остатками никеля. Мы ели манную кашу, помидоры и частик в томате.
– Приходи вечером на тырло [6] ! – позвал пастух, расставаясь. – Гостем будешь!
Зорями над Битюгом гудят моторы. Идет электрическая дойка коров. Мне давно хотелось посмотреть, как это делается. И я под вечер отправился в коровий лагерь. Большое красное солнце катилось по краю земли. Битюг тихо струил красную воду меж черными камышами. У ограды лагеря желтела автоцистерна с надписью: «Молоко». Под навесом урчала доильная установка с детсадовским названием «Елочка». Коровы стояли в металлических станках и косились на длинный гибкий шланг. Он вздрагивал от бежавшего в цистерну молока. Облако теплого молочного запаха висело над тырлом. В нем бесшумно метался, ловил мошкару козодой.
6
Тырло – участок пастбища у водоема, предназначенный для отдыха скота.
Пастух сидел в вагончике за дощатым столом и разминал молодую картошку с простоквашей.
– Теперь ты со мной повечеряй! – подвинулся на скамье пастух.
Над столом висел вырезанный из газеты портрет доярки, обнимающей большую пятнистую корову.
– Это та обжора с голубыми рогами? – узнал я корову.
– Она! – с гордостью сказала доярка. – Наша Клепочка. Клеопатра. Любит покушать. Зато и молока дает за двоих. Недаром говорится: «У коровы молоко на языке».
Меня угостили парным молоком. Оно пахло лугом. Пышная пена щекотала губы и шептала из кружки, уговаривая выпить еще.
Шофер молоковоза удил с мостков рыбу.
– Оккупанты лохматые! – ворчал шофер, насаживая на крючок свежего червяка. – Такого классного выползка слопали…
– Чего бурчишь? – спросил пастух в темноту. – А, Валерк?
– Та раки! – с досадой сказал шофер. – Не успеешь закинуть, тут же набрасываются!
– У тырла завсегда раков много, – рассудительно подтвердил пастух. – Тут им харчишки перепадают, ополоски бидонов, комбикорм…
– Валера! – крикнула доярка. – Молоко пить будешь?
– Оно мне снится, это молоко! – отозвался шофер. – Все молоко да молоко. Кабы квасу!..
Долго гудела «Елочка». Потом шум оборвался, все стихло. Стало слышно, как дышат коровы и пробует голос лягушка на Битюге.
– Всё, Валера! – сказали в тишине. – Можешь ехать.
Цистерна, высвечивая пыльную дорогу, покатила в город на молокозавод. Будто пробился и побежал от Битюга молочный ручеек, чтобы слиться на заводе с ручейками от других коровьих лагерей и превратиться в кефир, ряженку и сметану, в пласты желтого масла и большие, как автомобильные скаты, круги сыра.