Река твоих отцов

Бытовой Семен Михайлович

— Да, капитан.

— Что же вас заставило уйти от родных? Или никого из них в живых не осталось?

— Не знаю…

— А в Уське-Орочской, где живут ваши люди, вам не приходилось бывать?

Дунка промолчал.

— Если хотите съездить в Уську, мы вас туда свезем.

— Не надо. — И, посмотрев на начальника из — под своих кустистых бровей, добавил: — Слушай, что его скажет…

И впервые за долгие годы Афанасий Иванович открыл свою душу. Всю свою жизнь, год за годом, поведал он капитану Скибе и удивлялся вниманию, с каким тот слушает его.

— Теперь его про Дунку

все знает, — заключил он свой рассказ и стал закуривать трубку.

Уже смеркалось, когда Афанасий Иванович собрался уходить. Ему дали с собой смену белья, шинель, шапку-ушанку, а в карманы насовали махорки.

— Приходите к нам почаще, товарищ Дунка, — сказал на прощание капитан Скиба.

Старик обещал.

Он возвращался к себе, и в душе его творилось непонятное. У него даже мелькнула мысль, не съездить ли в Уську показаться орочам и заодно узнать о своих сыновьях, которых он оставил маленькими. Но, вспомнив о худой славе, которую разнесли о нем Гуанки, решил, что никуда не поедет.

Он вернулся в бухту, развалил старый, покосившийся от времени шалаш и на том же месте соорудил новый, из больших кусков кедровой коры. Но жить как прежде, вдали от людей, Дунка уже не мог.

Только народится на горизонте новый, молодой месяц, Афанасий Иванович выходит на своей парусной лодке в море, закидывает сеть и назавтра чуть свет с богатым уловом морских окуней и щук отправляется на заставу.

Часовой, завидя его с дозорной вышки, вызывал по телефону дежурного и сообщал:

— Товарищ Дунка идет!

Сдавая старшине рыбу, Афанасий Иванович просил:

— В баню веди, начальник.

И если в этот день баня стояла холодная, старшина приказывал дневальному затопить ее специально для Дунки.

— А вы, Афанасий Иванович, с тех пор как стали к нам приходить, заметно помолодели, — сказал однажды капитан Скиба.

— Это твой человек вениками старость мою прогнал, — шуткой ответил Дунка.

Но не только баня, которую так полюбил Дунка, влекла его к пограничникам. Каждый раз, приезжая к ним, он узнавал столько нового и интересного, о чем прежде не имел представления. Правда, после этого приходилось много думать, и порою очень мучительно думать, ибо многое из того, что узнавал Дунка, не укладывалось в его привычные понятия.

Так в один из своих приездов Афанасий Иванович узнал, что началась большая война. Хотя шла эта война где-то очень далеко отсюда, но тревога чувствовалась и здесь. Капитан Скиба, пригласив Дунку в канцелярию, долго беседовал с ним и, проводив до ворот, просил, чтобы старик повнимательней поглядывал за морем. Если вдруг появится незнакомая шхуна или лодка, пусть немедленно сообщит на заставу.

— Понятно, — кивал головой Дунка, — чтобы худой человек опять не пришел.

И старик ничуть не удивился, когда дозоры, ходившие до этого горной тропой, по ночам спускались в Тихую бухту, долго наблюдали за морем, прислушивались к шуму прибойных волн.

Перестал спать по ночам и Дунка. Как только стемнеет, выйдет из шалаша, сядет на валун и в раздумье покуривает трубку. Многого, конечно, он не понимал. Но сердцем чуял, что в мире происходят очень важные события, от которых и ему, одинокому

старику, нельзя стоять в стороне. Недавно слышал он, все люди помогают фронту. «Как это — понять не могу, — мысленно рассуждал Афанасий Иванович. — Где-то далеко идет война, а люди отсюда нашим воинам помощь оказывают. Схожу к капитану, узнаю».

Не застав начальника, Дунка зашел к замполиту. Тот развернул свежий номер районной газеты и прочитал вслух о том, что охотники орочи из Уськи сдали в фонд обороны два годовых плана пушнины. Дунка заволновался.

— Спасибо, начальник, все понял. — И собрался уходить.

— А в баню, Афанасий Иванович, не хотите? — спросил замполит. — Как раз сегодня банный день…

— Приду скоро, начальник, — сказал Дунка и заторопился в дорогу.

Он вернулся в бухту, когда над морем догорал закат. Не заходя в шалаш, Афанасий Иванович поднялся по лесенке в высокий амбарчик, быстро перебрал шкурки, пересчитал их, сложил соболя к соболю, лисицу к лисице, колонка к колонку, засунул все это богатство в кожаные мешки. Потом снес их в лодку, тщательно укрыв лежавшей на дне травой, но пуститься в дорогу из-за позднего времени не решился.

Дунка принес из шалаша оленью шкуру, постелил ее на песчаной косе около лодки, лег. Но мысли, одна тревожнее другой, не давали ему заснуть. Скоро пришла ночь — тихая, душная, темная. Небо сплошь усеялось звездами, и они еще больше подчеркивали аспидную тьму. Нарождавшийся молодой месяц робко выглянул из-за скалистых сопок, слегка посеребрив на вершинах небольшие гольцы.

Чувствуя, что не скоро заснет, Дунка закурил и сквозь сизый дымок от трубки прищуренными глазами смотрел на звездное небо и думал о неожиданных переменах, которые за последнее время произошли в его жизни. К добру ли это?

Ведь он уже давно привык к спокойному, бестревожному течению времени, когда один год похож на другой, как похожи были круглые, отточенные прибойными волнами камни на береговой отмели.

Больше всего пугало его то, что память все чаще возвращалась к далекому прошлому, к женам, которых одну за другой забирал у Дунки бог лесов, к сыновьям, которые никогда не признают его, Дунку, отцом…

«Может быть, — думал Афанасий Иванович, — бог лесов еще не все кончил со мной?»

Но старик, с тех пор как стал ходить на заставу, все больше чувствовал себя привязанным к людям в зеленых фуражках, которые, не хуже бога лесов все знают, все видят, а на добро отвечают добром.

Он повернулся на другой бок, подобрал ноги, чтобы получше уместиться на оленьей шкуре, и скоро заснул.

Едва забрезжил рассвет, Дунка укрепил на лодке мачту, расправил парус и поплыл в сторону пограничной заставы.

Дул попутный ветер, и лодка неслась быстро, оставляя за собой пенистый бурун. Дунка сидел на корме с трубкой в зубах и задумчиво смотрел вдаль, где на горизонте вставало солнце.

Мысль о том, что и его одинокая, прежде, казалось, никому не нужная жизнь может пригодиться людям, радовала и придавала старику новые силы…