Река

Колбасьев Сергей Адамович

– Боже, храни короля!
– испуганно закричал попугай и захлопал крыльями, и в ответ ему Дальрой снова запустил граммофон.

Это дело следовало со всей осторожностью выяснить и, в случае чего, доложить по начальству. А пока что думать под аккомпанемент шотландских волынок было невозможно, и, надев фуражку и плащ, Штейнгель поднялся по трапу на верхнюю палубу.

– Хелло!
– приветствовал его стоявший у поручней судовой артиллерист, младший лейтенант Кларк.
– Взгляните, какая красота.
– И зажатой в кулаке трубкой обвел

горизонт.

Огромное солнце низко висело над зубчатой полосой леса, багровые, фиолетовые, огненные отблески плыли по стеклянной реке, и резкими черными силуэтами стояли боевые корабли флотилии.

– Очень красиво, - любезно согласился Штейнгель, хотя ему самому никогда не пришло бы в голову любоваться закатом.
– Очень красиво, только, пожалуй, слишком много красного цвета.

– Это неопасно.
– Кларк наклонился к Штейнгелю и кулаком толкнул его в плечо.
– Слушайте, я в бинокль рассматривал деревню и обнаружил несколько весьма привлекательных молодых леди.

– Это уже опасно.
– И Штейнгель в свою очередь подтолкнул Кларка.

– Моряки не боятся, - торжественно изрек Кларк.
– Вот только не знаю, когда наш шкипер соблаговолит уволить нас на берег. Кстати, что он сейчас поделывает?

– Воюет с попугаем. Глушит его граммофоном, когда тот кричит: "Боже, храни короля!"

– Естественно.
– И Кларк кивнул головой.
– Наш Майкл - отъявленный ирландец. Совсем зеленый, а это вроде ваших красных. И вдобавок редкостный чудак: собирает жуков, в свободное время изучает медицину и имеет семь зубных щеток - по одной на каждый день недели. Но, кроме щеток, у него еще есть крест Виктории, Он одним из первых ворвался в Зеебрюгге.

Кларк о стойку поручня выколотил свою трубку, спрятал ее в карман и, подумав, добавил:

– А вообще он самый чудесный человек на свете.

Штейнгель вежливо кашлянул. Он просто не мог придумать никакого другого ответа. Офицер британского флота считал своего командира революционером и вместе с тем лучшим человеком на свете. Это было совершенно невероятно.

Разрезая огненную воду, по самой середине реки прошел большой моторный катер. Какая-то птица, посвистывая, пролетела над головами, и звонко пробили склянки на соседнем мониторе М-23.

– Хорошо бы сейчас оказаться дома, - неожиданно сказал Кларк.
– Я четыре года болтаюсь по всяким морям и, верьте мне, больше не жажду славы.

Штейнгель невольно съежился. Ему почему-то стало холодно.

– Завтра опять будет дождь, - сказал он, чтобы скрыть охватившее его чувство.

Из машинного люка вылезли два человека в промасленных коричневых комбинезонах. Оба на мгновение остановились, равнодушно взглянули на закат и, точно по команде повернувшись, прошли в нос. Наверное, им тоже хотелось вернуться домой.

Но, поймав себя на такой мысли, Штейнгель усмехнулся. Машинисты М-25 могли хотеть чего угодно,- дело от этого не менялось. К счастью, хозяином положения было британское правительство, а оно никогда

не стало бы мириться с большевиками.

– И все-таки мы будем воевать, - сказал Штейнгель.
– Другого выхода нет. А домой вернемся своевременно. Когда кончим наше дело.

– Возможно, - с новой неприязнью в голосе ответил Кларк и ушел вниз в кают-компанию.

Идти за ним не стоило, а наверху делать было решительно нечего. Попросить катер и, якобы по делам службы, пройти на флагманский корабль "Бородино"? Нет, в штабе тоже не с кем было поговорить.

Хотелось ли ему, мичману барону Штейнгелю, так же как всем этим англичанам, вот сейчас оказаться у себя дома?

Не слишком. Правда, красных в Эстляндии благополучно ликвидировали, но вопрос об имении под Дерптом все еще оставался открытым. И, кроме того, он вовсе не желал становиться гражданином какой-то картофельной республики. Он мог вернуться только в столицу России - Петроград.

А потому ему приходилось пока что разгуливать по верхней палубе и, чтобы не было слишком скучно, воображать, что он стоит на вахте.

4

Вместо сходни с берега на борт канонерской лодки "Командарм" были положены две длинные доски. Они прогибались под ногами, и с них запросто можно было свалиться в воду.

Вахтенный пропал неизвестно куда, а шлюпку, привязанную к колесному кожуху, било о борт и уже наполовину залило водой.

Все это безобразие становилось нестерпимым, и его следовало немедленно прекратить.

– Вахтенный!
– крикнул Бахметьев, с трудом взобравшись на борт своего корабля, но никто ему не ответил.
– Вахтенный!
– крикнул он еще громче, и из внезапно раскрывшейся двери камбуза выскочил рулевой Слепень.
– Кто на вахте?
– спросил Бахметьев, потому что Слепень в дополнение к своим прямым обязанностям был строевым старшиной и вел наряды.

– На вахте, товарищ командир?
– переспросил он, чтобы дать себе время вспомнить.

– Где же еще, черт!
– Бахметьев был до крайности раздражен всем, что случилось с ним в штабе флотилии, и, кроме того, был определенно голоден, а хлеба у него в каюте не оставалось.

– На вахте...
– еще раз повторил Слепень и неожиданно сознался: - Ей-ей не помню. Такой молодой, из водников. Белобрысый.

– Превосходно, - ответил Бахметьев.
– Вашему белобрысому за то, что его не оказалось на месте, - десять суток без берега. А вам пять, чтобы в другой раз лучше помнили.

– Есть пять!
– Слепень никак не ожидал подобных строгостей, а потому даже растерялся.- Есть десять!

– А пока что позаботьтесь, чтобы у вас не утонула шлюпка, и сейчас же сделайте из этих досок приличную сходню. Исполнение я проверю.
– И, не дожидаясь ответа, Бахметьев быстрыми шагами пошел к двери, помещавшейся в надстройке командирской каюты.

– Сплошная пакость, - пробормотал он, но, обогнув высокую поленницу дров, чуть не наткнулся на комиссара Ярошенку и резко остановился.