Рекламщик в ссылке для нечисти

Бронзова Полина

Поднялся Василий поздно. Слышал, как по улице прогнали коров, и как выпустили гусей, и как гуси за кем-то погнались, гогоча и хлопая крыльями. Слышал, как пел петух, и как двое прошли мимо, вразнобой стуча копытами. Донеслись и затихли их голоса.

Он ждал, Марьяша придёт, принесёт завтрак, но она почему-то не явилась. Может, думала, он сам придёт. Он обычно сам и приходил, дрессировал Гришку, это вчера всё отменилось из-за плохой погоды, а сегодня... А сегодня казалось, та привычная жизнь осталась далеко-далеко, как будто её никогда и не было. Привычная!

Даже смешно. Он и пробыл-то здесь всего ничего.

Василий умылся, почистил зубы, расчесался пятернёй и не спеша побрёл в сторону дома старосты.

Он не торопился. Это раньше бы он спешил — как же, осталась пара недель, или сколько там, и нужно заинтересовать народ, нужно проконтролировать, как Деян мастерит таблички и как Любим их расписывает. Нужно пройтись с Гришкой до леса и обратно, за брёвнами, потому что теперь Гришка его вроде слушает...

Он шёл, по пути рассеянно задевая рукой стебли подсолнухов, и они качались, и шешки на них смеялись и верещали. Как здесь вообще не переводятся эти подсолнухи? Местные всё рвут их да рвут, каждый второй щёлкает семечки, а подсолнухи всё стоят забором вдоль дороги, крупные, спелые, как на подбор.

А теперь, получается, некуда спешить. Если он хочет, чтобы колдун помог...

Даже если не думать о возвращении домой, он совсем не хотел, чтобы в день открытия тут началось смертоубийство. Вся нечисть и правда разбежится, если что, а Марьяша? Сон стоял перед глазами, давил тяжким грузом, не давал покоя.

Девичий крик, огонь, чёрный обугленный дом... Тишина...

Тихомир стоял у дороги, сложив руки на груди. Поджидал. Василий его и не заметил.

— Иди-кось сюда, — поманил он. — Знаю я, об чём ты со мною потолковать хотел.

«Блин, нет», — подумал Василий.

— Так вот тебе моё родительское слово: нет.

Василий даже опешил.

— Как это — нет?

— А вот так, — хмуро сказал Тихомир. — У Марьяши, конечно, хотя сейчас и приданого один Гришка, а всё ж она царского советника дочь...

— Бывшего, — не удержался Василий. Конечно, надавил на больное, и староста тут же изменился в лице и слов уже не подбирал.

— А ты и вовсе неведомо кто и откуда! — выпалил он, багровея. — Заберёшь её, может, в далёкие земли, даже и не прознаю, ладно ли живёт, али беду мыкает, а она одна у меня. А ежели не заберёшь, тут у тебя ни кола ни двора, ремеслом не владеешь, как семью содержать-то будешь?

— Как это — не владею? — обиделся Василий. — Я рекламщик, и я вашу Перловку возрождаю! Я...

— Возрождают её те, кто руками что-то мастерит, — оборвал его Тихомир. — Вона, парни дом возводят, Злобыня косы да серпы куёт, Деян спозаранку уж принялся лавки сколачивать. Даже Мудрик, на что убогий, берег расчистил. Я супротив тебя, Василий, ничё не имею, но дочь такому не отдам. Ты ж ни рыбачить не горазд, ни охотиться, а языком болтать токмо.

Прищурясь, он подался вперёд и спросил, понизив голос:

— Ты ж пожрать заявился, а? Ежели сам прокормиться не можешь, как семью кормить-то станешь? Будете с Марьяшкой ко мне бегать

али вон, к Добряку набиваться?

— Так а что я сейчас могу? — даже обиделся от такой несправедливости Василий. — Я тут появился только в том, что на мне! Надо рыбу ловить — научусь, только где я сеть возьму или там удочку? И работаю я пока бесплатно, мы ещё не начали даже, а в будущем моё дело доход принесёт...

— Да, и кем ты будешь-то в будущем, а? Всем дело нашлось, а ты токмо народ зазывать можешь. Ну, зазовёшь, они и начнут ходить, а там твоя работа и кончена. Что дале?

— Так работа на этом не кончается, много ты понимаешь! Нужно стимулировать клиентов, чтобы приходили повторно, предлагать им подарки, скидки, бонусы, информировать о новых возможностях. Тех, кто будет нас рекомендовать, нужно обязательно поощрять, только придумать, как. Это большая работа!

— Нешто это работа — ходить петухом, трепать языком? Ни на что ты, Вася, не способен. Сети у него нет... Из лыка сплети, из палки острогу смастери, ежели руки имеются да голова на плечах. С псом на охоту ступай, а не скидай его на чужих людей, чтоб кормили. А ежели ленишься, тогда ты — тьфу, пустое место. Ишь, каков жених сыскался!

Василий чуть не задохнулся от гнева. Тихомир же сам, говорил, приехал сюда голый и босый, в чём был. Дом выбрал из готовых, сам не строил, всё остальное им с обозами присылали или запастись за два года успели. И так и жили в грязи два года, как свиньи, и дальше бы так и шло. Он, значит, их вдохновил, он их мотивировал, Гришку им выдрессировал, а они...

Он бы высказал, только ведь скоро всё изменится. Он прекратит работать, и не будет тут никогда заповедника. А потом, может, царский сын вернётся, настоящий. И не станет причин держать Тихомира в ссылке, они с дочерью уедут, а Василий вернётся домой.

Он же этого и хотел. Почему тогда в горле ком? А ещё обидно, что Марьяша не вышла, слова отцу не сказала.

В это время створка ворот скрипнула, поехала в сторону, Гришка просунул шею. Не спешил войти, задирал голову, жмурился. А потом Василий заметил, что рядом стоит человек и чешет его — молодой, высокий, крепкий, аж рубаха от каждого движения натягивается, плащ через плечо переброшен, русые волосы до плеч перехвачены обручем.

— Добрый зверь! — улыбнулся незнакомец, показал крепкие зубы. Спросил утробным баском: — Это и есть Перловка? Горыней меня кличут, старосту я вашего ищу.

Он вошёл, ведя в поводу коня, светло-серого, почти белого, с молочной гривой и более тёмными, как будто из серебра чулками. Конь косил умным глазом. Гришка протиснулся за ним, и улица тут же стала оживлённой и тесной.

Горыня сразу не понравился Василию.

Дело было даже не в том, что Гришка, которого он с таким трудом выдрессировал, стелился перед этим богатырём и сразу ему и лапу, и голос подал, так что с ближайшего дома, с крыши, земля посыпалась, а в окнах показались встревоженные лица. И не в том, что Волк выскочил и не облаял, а обнюхал и завилял хвостом, признал своим.