Рекламщик в ссылке для нечисти

Бронзова Полина

— Вот как, значит, здесь гостей встречают? — зычно спросил он, выразительно глядя на мечи у поясов Горыни и Тихомира. — Не хлебом-солью? И отчего ж никто не кланяется?

— Ежели к нам с добром, то и мы с добром, — с вызовом ответил Тихомир. — А ежели супротив нас цельное войско собирают, так я уж не знаю, гости это явились али кто.

— Да и я не ведаю, — так же недобро сказал ему царь, — к побратиму ли приехал, али к недругу лютому, который за спиною моей с нечистью снюхался. Нынче я сына верну, и

Казимир в том поможет, а ежели кто помешать тому вздумает, жизни его я не пожалею, будь он хоть побратим, хоть кто.

За его спиной из кареты выбрался колдун, подал руку царице, но смотрел не на неё, а на народ. На Василия смотрел особенно долго, как будто что-то обещая — лицо безрадостное, губы поджаты.

Всеслава, царица, была так же высока и худа, как и царь. Запавшие щёки она румянила, брови чернила, но застывшее лицо с опущенными углами губ всё равно казалось неживым. Свободный наряд, расшитый золотом, походил на колокол, а она сама — на тонкий его язычок.

— Где подменыш? — спросил Казимир. — Отвечайте, да помните: я не терплю, ежели мне лгут. И кто лжёт, непременно за то ответит!

В этих словах был намёк, предназначавшийся Василию.

— Ты сам лжёшь, — ответил Василий смело. — Царевича никто не подменял, он проклят, и ты об этом знаешь. Ты, гад, просто мучил и его самого, и его мать с отцом, потому что тебе это давало силу!

Казимир одним только взглядом подал знак царю, тот кивнул страже.

— Двадцать лет, блин!.. — успел сказать Василий, и перед ним возникло лезвие меча. Хмурый дружинник смотрел и ждал, скажет ли он ещё что-нибудь, и глаза у него были такие же холодные, как металл.

Говорить расхотелось.

— Где подменыш? — властно повторил колдун и обратился к царю: — Сыщи мне его, Борис, а этих под стражу, всех... К ночи сына тебе верну.

— Слыхали? — обернулся Борис к своим людям. — Выполняйте! Всё обыщите. Подменыша сюда, а этих заприте в корчме. Кто противиться будет, того поучите мечом.

— Да как можешь ты, царь, эдакой лже поверить? — возмущённо сказал Горыня. — Я уж тебе говорил, что был у отца моего побратим, славный Зорко, а колдун его убил да его облик принял! Он князей у нас перессорил...

— Лжёшь, — прервал его Борис. — Знаком я с Вадимом, и боле того: помог я ему тогда, на его стороне мы бились. Да не упомню, чтобы он хоть единожды говорил о колдуне.

— Так и не говорил, и отцовым людям, что после на верность ему присягнули, запретил! — развёл руками Горыня. — Имя отцово не хотел порочить, да и... Скажешь так-то, что злым чарам поддались, и веру народа утратишь. Начнут говорить, что, мол, ежели они так слабы, то и в князья не годятся, да и как знать, что колдун над ними боле не властен? Но ежели б ты к Вадиму ныне обратился, он бы слова мои подтвердил.

Казимир медленно пошёл в его сторону.

—

Время тянешь, — сказал он холодным голосом. — Знаешь, что ежели не сейчас, то никогда уж царевича не вернуть. Некогда слать гонцов к Вадиму. Ишь, я тебя пожалел, велел отпустить, а ты с нечистью снюхался да не мне одному, а и царю Борису задумал зло причинить! Боле за тебя заступаться не стану.

Царь кивнул дружине. Те взялись за мечи. Ещё пока не достали, положили руки на рукояти. Только тот, кто следил за Василием, так и не убрал меч в ножны, хотя руку уже опустил.

— Иди к корчме, — велел он. — Да без глупостей.

И прикрикнул, потому что Василий не спешил: — Ну!

Василий отступил на шаг. За спиной его, он слышал, кто-то ахнул. В это время Тихомир медленно потянул свой меч наружу и сказал, перехватывая его:

— Был я тебе, Борис, верен прежде, верен я тебе и теперь. Но ежели для того, чтобы ум в тебя вколотить, придётся нам биться, то я готов!

Всеслава вскрикнула, прижимая руку к груди. Гул многих голосов донёсся от озера. Царь Борис с искажённым от злости лицом закричал, вздёрнув голову и тряся бородой:

— Двое, защищайте царицу! Прочих гнать, запереть, а кто противится, тех убить! Да подменыша сыскать мне, живо!

Горыня, быстрым взглядом отыскав Тихомира, встал так, чтобы прикрыть ему спину и уберечь свою.

Воздух наполнился тихим звуком, с которым из ножен выходили мечи, и почти сразу раздался лязг металла о металл.

— Ох, убили, убили! — визгливо донеслось от озера. Оттуда же понеслись беспорядочные крики — ни слова не разобрать. Василий на миг отвлёкся, посмотрел, как Горыня отбивает удар, и увидел перед собой блеск меча.

То ли дружиннику, что его подгонял, надоело ждать, то ли он просто шагнул вперёд, Василий не разобрал, не успел. Прикрывшись руками и сжавшись, он торопливо отступил, споткнулся, упал и пополз.

— Гришка! — заорал он во всё горло. — Гришка, ко мне!

Где-то лаял, надрываясь, пёс. Летели вопли. Чёрное волчье тело мелькнуло, сбивая дружинника с ног, клыки сомкнулись на руке. Человек закричал. Меч выпал. Василий потянулся за ним.

Он встал на ноги, выставив меч перед собой. Его трясло. Даже Волк — его Волк, — метнулся в толпу и вцепился повыше чьего-то сапога.

Гришка, топоча, прибежал. Оттеснил двоих, троих, погнал их прочь. Горыню и Тихомира окружили, чуть в стороне Завид отщёлкивался клыками, вертелся, уходя от мечей. Всеславу толкнули к карете. Казимир, озираясь по сторонам, пятился за ней. Кони ржали, мотая головами. Царь Борис застыл, сжав кулаки, выкатив глаза, трясясь от гнева.

— Дать мне меч! — приказал он, топнув ногой, и протянул руку не глядя. — Сам их порешу!

— Народ! — закричал Тихомир. — Отступайте! За мост, за мост!