Реквием для свидетеля
Шрифт:
— А этого, Першин? — вынул из пакета следователь второй, точно такой же конверт.
Всего их было два. Один — у Алоизии; другой оставался дома в Глазовском. Они произвели обыск?!
— Что все это значит? — заерзал Першин.
— Это — вещественные доказательства. Предметы, которые могут служить средствами выявления виновных либо опровержения обвинения. Вот этот конверт мы нашли в столе убитой. А этот — в вашем, Першин, столе, — не торопясь, доходчиво объяснил следователь.
— А как вы попали…
— …к вам в квартиру? В соответствии со статьей 119 УПК — не ожидая указаний прокурора и предусмотренного срока. Все формальности нами соблюдены, не беспокойтесь.
— Будьте
— Какой размер обуви вы носите? — успев отщелкать нужное на машинке, поинтересовался Первенцев.
— Сорок третий.
Светлые, стоптанные на внешнюю сторону туфли, извлеченные из бездонного черного пакета, оказались на столе рядом с двумя конвертами.
— Ваши?
— Мои.
— Не жмут?.. Это ведь сорок второй. Молчание.
— Зачем вам понадобились туфли Альберта Сухорукова? Вам передала их Сорокина?.. А, Першин?.. Мне скучно с вами, ей-Богу. Вы слышите меня? Вы отказываетесь отвечать на вопрос?
— Да.
— Что «да»?
— Отказываюсь отвечать.
На стол легли развернутые веером доллары. Много. Он совсем забыл о них.
— Сколько денег вы хранили дома?
Першин стал подсчитывать в уме. Концы с концами не сходились никак, молчание затягивалось. Следователь ждал терпеливо, не отводя глаз. Неправильно названная сумма могла быть истолкована не в пользу Першина.
— Не хотите отвечать? Дома, в железной шкатулке? Ну?
— Кажется… две с половиной тысячи.
— Значит, это ваши деньги?
— Наверно. Вам виднее.
— Кажется, вы говорили, что собирались занять у Градиевской денег и для этого приехали к ней на работу? Это — располагая суммой в две с половиной тысячи долларов?.. Откуда они у вас?
— Из конверта.
— А конверт откуда?
— От пациента.
— От какого?
— Не помню. У меня их много.
— Что вы не помните? Кто дал вам две с половиной тысячи?
— Да.
— И все-таки? От какого пациента? Кто он? Мы ведь проверим всех, Першин.
— Проверяйте.
— Послушайте. Эти деньги от пациента или из квартиры Градиевской? Вы понимаете, как это важно для вас?.. Как такой же нестандартный конверт со светонепроницаемым слоем на внутренней поверхности оказался у Градиевской, если вы ей ничего не передавали?.. В нарушение всякой мыслимой тактики допроса я вас за уши тяну, подсказываю вам! Почему вы не хотите себе помочь? Неужели непонятно, что вы таким образом покрываете убийцу своей жены? Если вы не виноваты…
— А зачем вам все это нужно? — устало перебил его Першин. — Все же так удачно сходится: я со своей любовницей Сорокиной, переобувшись в туфли ее отчима, проник в квартиру своей супруги Градиевской, пытал ее, требуя снять деньги со счета в «Лефко-банке», а потом убил и забрал имевшуюся в наличии сумму. Затем убил свидетельницу Сорокину и спрятал труп…
— Хватит болтать!!! Я не так глуп, как вам это представляется, гражданин Першин! Сейчас меня интересует непосредственный исполнитель, а не наводка, подозревать в которой вас у меня есть все основания.
Першин подумал, что окажись он на месте следователя, он точно так же стал бы подозревать завравшегося вдовца — если не в убийстве, то в причастности к нему. Инкриминировать ему убийство было невозможно, следов в квартире Алоизии быть не могло. Но подозревать в косвенном участии Первенцев был вправе.
— Предъявите мне обвинение? — безразлично поинтересовался он.
— Да! По статье 181 УК «Заведомо
Он еще что-то говорил, потом долго печатал на машинке постановление, уходил к прокурору и снова печатал. Потом в комнате появился прапорщик внутренней службы и предложил следовать за ним в изолятор.
Першин испытал облегчение.
19
В сизо спать не довелось. Когда подошла его очередь лечь на нары, Першин отказался. Все происходившее вокруг и без того казалось сном, словно между ним и двадцатью тремя сокамерниками было установлено толстое стекло цвета разбавленного молока. Ответ на вопрос, который он задавал себе, — хочет ли поскорее избавиться от этого навязанного соседства, от мата, жуткой вони, духоты, неопределенности? — не был однозначным. Здесь он, по крайней мере, знал, что находится на дне, в тюрьме, где действуют, другие законы — уравнивающие его в правах с другими заключенными под стражу, здесь положение его было не выше и не ниже товарищей по несчастью, в то время как «наверху» он постоянно чувствовал себя на середине каната, который трещит под ногами и того гляди лопнет; ощущение, что все пытаются столкнуть его в пропасть, не покидало ни на минуту.
Со времени, когда он был похищен, прошло семнадцать дней.
«Через семнадцать дней я должен быть на ногах», — вспомнилось ему жесткое требование Графа. Почему именно через семнадцать?.. Сегодня тридцатое июня. Имел ли Граф в виду просто окончание месяца или что-то должно произойти? Он собирается покинуть пределы страны или наметил теракт?.. На первое или на тридцатое?.. Мог ли Граф, двое суток пробыв в бессознательном состоянии, точно воспроизвести число?.. Первое, что он спросил, придя в себя: «Какое сегодня число?» Першин тогда еще саркастически ответил: «Середина июня»…
Были мгновения, когда он впадал в полудрему и утрачивал способность контролировать ход своих мыслей. Все связи рвались, и связь времен рвалась, и не было ни «логики чувств», ни расчета. То и дело из полутьмы камеры смотрели на него большие серые глаза Антонины, и голос ее вопрошал из небытия: «Доктор, они убьют нас?.. Убьют, да?..» Если бы не проклятая встреча в аэропорту Внуково, природа вещей была бы более доступна пониманию. Но теперь мостик от Графа к Масличкину был переброшен и знакомство с Алоизией уже не представлялось случайным, и даже Андрей Малышевский, познакомивший их, становился в один ряд с этими людьми из другого, зеркального мира. Думать о смертях Ковалева и Градиевской, своем пленении и логове Графа, художнике Маковееве и даже Вере в отдельности он уже не мог, как не мог и связать все это воедино — цепь событий распадалась на отдельные звенья, было неясно, что именно заставляет искать его в хаосе лиц, событий и субъективных ощущений какой бы то ни было стержень, нанизывать на него то, что, может быть, должно существовать по отдельности. Тогда наступала апатия, оставалось уповать на время, должное расставить все по местам, независимо ни от чьего участия. Все равно суда не миновать — праведного божеского или заведомо неправедного (а значит, не божеского) — народного, предстань перед ним Першин обвиняемым или свидетелем.