Реквием опадающих листьев
Шрифт:
Ареаланс не солгал. Он пришел. Привел с собой сотню других Божьих звезд в подарок повелителю. Как обещал — служил, как обещал — ушел, когда ему стало скучно, когда нашел кого-то более забавного. Предпочел повелителю тьмы ангела, которого должен был бросить к его ногам, как других.
Ювелир поднял голову и шагнул навстречу наглому мальчишке.
Лайонел смерил его насмешливым взглядом прозрачно-ледяных глаз, отметив костюм:
— Так лучше.
Он еще не взошел на мост — медлил.
— Прогуляемся? — жестом пригласил дьявол.
Молодой человек
— Забавно, не так ли? — засмеялся дьявол. — Надеюсь, тебе не было скучно, мой мальчик?
Лайонел смотрел на свои руки, меняющиеся с такой быстротой, что с трудом можно было разглядеть формы детально.
На его изменяющемся лице застыло изумление.
— А стоило бы догадаться, — смакуя слова, промолвил Ювелир. — Тот никчемный паренек Максан, демон-хранитель моей дочери, ты ведь почувствовал в нем беса, а он в тебе. А когда ты увидел меня, неужели ничего не испытал? Прежние чувства? И мой маленький знак внимания тебе — корабль с Граалем посреди твоего города.
— Я заметил. Символично. Люблю красивое завершение некрасивых игр. — Лайонел решительно зашагал по мосту. Дьявол пошел рядом. Близость к своему бесу пьянила его. Как же он ненавидел эту рыжую девчонку, кому досталась любовь, копившаяся веками в неприступном сердце. И все попытки посеять в девчонке сомнения, осторожно, не нарушая правил напугать, — тщетны. Если бы только удалось внушить бесу мысль, что их союз обречен. Но нет, бес нерушимо верил.
И теперь оставалась только одна надежда…
Когда же они достигли конца моста, где впереди горело лишь солнце, Ювелир протянул руку ладонью вверх.
— Позволь провести тебя по лабиринту.
Бес перестал менять тела, и перед ним стоял златовласый молодой человек — такой, каким прожил на земле почти пятьсот лет.
— Ты не пройдешь, — убежденно произнес Ювелир. — Не сможешь. Ты заблудишься среди своих грехов. И навеки застрянешь там. Один, совсем один.
— На все воля Божья, — рассмеялся Лайонел.
— Глупец, — разозлился дьявол, впиваясь взглядом желтых волчих глаз в прекрасное лицо. — Твоя душа принадлежит мне!
— Да, но тебе оказалось этого мало. — Лайонел снисходительно улыбнулся. — Ты как наивная девчонка хочешь владеть моим сердцем.
Ювелир с трудом сдержался, чтобы не ударить его за такую дерзость. А тот продолжил:
— Душа всегда была твоей. А сердца у меня нет! Много тысячелетий назад я отдал его одному ангелу.
Лайонел уже хотел шагнуть в солнечный свет, но дьявол преградил ему дорогу и схватил за плечи.
— Да что ты в нем нашел?!
— Мне весело с ним.
— Я, я могу подарить тебе весь мир! — пораженно вскричал дьявол.
— На кой черт мне весь твой мир? Если в нем будет все, кроме одного…
— Чего же? Я могу дать тебе абсолютно все!
— Ты не можешь дать мне сердце ангела, которого я люблю. Потому что он подарил его мне добровольно, в обмен на мое.
Дьявол долго молчал, глядя в ледяную преисподнюю голубых
— А как насчет моего сердца?
Лайонел приподнял бровь.
— Оно и так мое. Видишь ли, когда ты отдал его мне, то не попросил ничего взамен. — Он усмехнулся. — Бросая свое сердце к чьим-то ногам, не убедившись, долгожданное ли оно, есть риск, что его не поймают. «Не бросайте сердца в пустоту!» — это же твои слова!
— Я думал, ты ловишь, — глухо произнес Ювелир, отводя взгляд.
Лайонел по-мальчишески улыбнулся.
— А я думал, ты меня дразнишь. И мы просто играем.
Они молча постояли, не глядя друг на друга. Затем златовласый молодой человек шагнул в солнце.
А мужчина в черном костюме остался один посреди медленно исчезающего моста.
Над Антарктидой звучала прекрасная серенада, стонали трубы, и плакало, и умоляло, и обещало, и грустно смеялось фортепиано. Над белоснежными просторами лилась мелодия сердца, поглотившего столько безответно влюбленных сердец, что их стук слился в одно сердцебиение и превратился в бесконечную музыку.
Эпилог I
Мой нежный и ласковый зверь
В один из редких солнечных дней ноября, когда купола соборов ослепляюще сияли золотом, опавшая разноцветная листва окаймила улицы, а на сухом асфальте в зеркальных лужах синело небо, по набережной Мойки шли двое.
Один молодой человек был несколько небрежно, но чисто одет в кожаные ботинки, серые джинсы, того же цвета рубашку и поверх нее темно-синию куртку. Он имел приятную, неброскую наружность: русые взлохмаченные волосы с бакенбардами, крупный нос, ямочка на подбородке и зеленовато-карие глаза. Стройный, подтянутый. Под мышкой он держал черный кейс, а в правой руке глянцевый журнал.
Его спутник, одетый в элегантный черный костюм и нежно-розовую рубашку, обладал необыкновенно привлекательной внешностью. Золотистые волосы, сияющие на солнце, напоминали ангельский нимб. А в прозрачно-голубых глазах, обрамленных золотом ресниц, жило обещание зимы с ее острыми льдами и холодными вьюгами.
— Только посмотри! — воскликнул русоволосый, взмахнув журналом.
Оба уставились на лицо знаменитой актрисы и модели крупным планом изображенное на обложке.
— Когда ее вижу, у меня встает, — с восхищением поделился молодой человек.
Его спутник рассмеялся.
— Не у тебя одного, Гера, на нее стоит у всего Голливуда.
Тот хмыкнул.
— Все-таки ты счастливчик! Сколько, говоришь, шагов от твоего дома в Англии до ее дома?
— Кажется, двадцать семь. Может, чуть больше. Не помню. Она сама как-то сосчитала и сказала мне, когда приезжала на каникулы из Испании.
— Это случайно было не в тот раз, когда ты пригласил ее залезть к тебе в комнату через окно и вместо обещанного чая лишил невинности?
— Нет, история с невинностью была в четырнадцать. После мы еще пару лет встречались, пока я не уехал в Оксфорд, а она в Голливуд. Потом мы изредка виделись на рождественские праздники.