Реквием по любви. Грехи отцов
Шрифт:
– Именно. И в этом настоящем я ненавижу тебя всем сердцем!
– Ты лжешь, моя сладкая, - напряженно, вкрадчиво. – Безусловно, ненавидишь. Есть за что. Но… не всем. Не всем сердцем. Я же чувствую!
– Едва ли! Тебе показалось, Боря!
– Что ж… это легко проверить.
– Не прикасайся ко мне! Не взду…
Грохот. Град пощечин. Рваное дыхание. Невнятное мычание.
Снова грохот, и жалобный скрип старого тумбового стола.
– Отпусти! Немедленно!
– Думаешь, мне легко далось то решение? – гаркнул Прокурор так, что задрожали стены. – Нет! Я тоже любил тебя. Как никого и никогда в своей жизни! У меня годами не получалось вытравить тебя из своих мыслей, из своего сердца! Ты мерещилась
– Пять лет? – перебила она его, делая вид, будто не слышала всех откровений дяди Бори. – После меня у тебя никого не было всего… пять лет? Ты продержался так мало? Я ожидала большего. Ну и слабак же ты, Черчесов!
– А сама-то? – грозный рокот. – С твоей внешностью в монашки не заделаешься. Сколько их у тебя было? Сколько мужиков было после меня?
Ирина Павловна звонко рассмеялась. Но ее голос сочился болью и обидой:
– Считаешь, что вправе задавать мне подобные вопросы?
– Ты досталась мне девственницей! – прозвучало сипло. – Так что, да! На правах твоего некогда первого мужчины, я имею права задавать подобные…
– Ни одного!
Пауза. Затем, недоверчивое:
– Что?
– Никого не было. Ты все еще первый и единственный. К сожалению.
– Это шутка? Ты разводишь меня, что ли?
– Вовсе нет. Так уж вышло.
– Но… как?
– Очень просто! – рявкнула женщина. – Сперва я зализывала раны после нашего расставания. Потом узнала, что жду от тебя ребенка. Спустя некоторое время угодила в лапы тех уродов. Больше месяца провела в больнице. А когда вернулась домой, и встала перед зеркалом в полный рост, без одежды… в общем, я поняла, насколько теперь уродлива. Вся моя кожа в жутких шрамах. И я решила, что не обнажусь больше ни перед одним мужиком. Не хочу видеть жалость в их глазах. Или того хуже – отвращение.
– Господи, Ирина…
– К дьяволу катись, Боря! – гневное шипение. – В твоей жалости я не нуждаюсь особенно! Потому что… из-за тебя все! Все мои беды из-за тебя! Будь ты трижды прокл… м-м-м… пусти! Что ты тво… не взду… убери руки!
Треск разорванной одежды заглушил звук ее голоса.
А от хриплого голоса дядюшки Лизе сделалась крайне неловко.
– Посмотри на меня! – велел он строго. – Не отворачивайся, посмотри!
– Я ненавижу тебя! Сдохни, гад!
– Ты совершенна, Ира! – низкий мужской бас служил ей ответом. – Я больше скажу - ты ох*ительна! Тебе нет равных! И не смей думать о себе иначе!
Чей-то судорожный вдох. Резкий выдох.
– Тише! –
– Как был придурком, так и остался!
– Знаешь, что я чувствую сейчас своими пальцами? – его голос звенел от напряжения.
– Даже не смотря на все эти шрамы, твоя кожа словно бархат. Волосы – чистый шелк. А твой запах… клянусь, пьянит сильнее спирта!
– Прекрати! Я не желаю слушать этот бре…
Звук страстного поцелуя. Сдавленные стоны. Еще более жалобный скрип стола. А секунду спустя, громкая пощечина, и тихий шепот наставницы:
– Ты можешь оттрахать меня хоть до полуобморочного состояния! Я не стану сопротивляться. Никогда не могла устоять перед твоим напором. Да и… природа свое берет. Тело меня предает. Но… ничего ведь не изменится. Между нами пропасть. Как только мы кончим, я уйду. И возненавижу тебя еще сильнее. Если готов к этому, то вперед. Срывай с меня все остальное!
– Ириша…
– Врать не буду: в глубине души что-то к тебе осталось. Нечто очень сильное. То, что мне не удалось выжечь своей ненавистью до конца. Но ты и сам понимаешь - есть вещи, которые невозможно забыть. Простить их – тоже нереально, Боря. И это как раз наш с тобой случай. Я никогда не прощу тебя!
– Никогда не говори никогда! – возразил он, почти нежно. – Как знать, что ждет нас завтра? Быть может, я сделаю все, чтобы вымолить твое прощение?
– Не тешь себя напрасно. Это исключено.
– Почему? Любой человек достоин второго шанса!
– Только не… о-о-о-х-х-х! Что ты… Боже!
– Ш-ш-ш!
– Твою мать, Черчесов! Я неясно выразилась? Руки убери!
– Не уберу! – хриплый полу стон. – Ненавидь, сколько влезет. Я это заслужил. Ну а ты, моя сладкая девочка, заслужила море… удовольствия!
И снова громкие поцелуи. И снова сдержанные стоны. Похоже, невзирая на вышеупомянутую пропасть между ними, страсть все же накрыла их обоих с головой. Осознав это, Лиза вспыхнула от кончиков пальцев, до кончиков волос. Покраснев до состояния вареного рака, стремглав выскочила из дома, не забыв прихватить с собой лекарство для бабули. Смущенно протягивая ей стакан, она громко оповестила присутствующих:
– Дядя сказал, чтобы в дом никто больше не заходил, пока он сам не выйдет!
– И правильно, - поддержала ее бабушка. – Пусть поговорят уже, по душам. Человеческий век, он короток. Сколько ж можно им дурью-то маяться?
– Истину глаголешь, Валентина Степановна! – согласился Аркадий Михайлович. – Жизнь у нас всего одна. И размениваться по мелочам глупо.
Бабуля кивнула, о чем-то призадумавшись. Бокал дрогнул у нее в руке.
Затем, окинув взглядом присутствующих, она слезно произнесла:
– Простите уж меня, ребятушки, дуру старую! Дочь мне строго наказала, чтобы я шкатулку Боре всучила, если с ней что-то случится. А если передавать будет уже некому, то послание заветное для Лизы сохранить. По-хорошему, еще на похоронах Марины нужно было вам довериться. Но я не смогла. Так боязно за внучку стало, что не дай Бог никому. Она ж единственная кровиночка у меня осталась. Брата я похоронила. Мужа похоронила. Потом и дочечку-красавицу на погост проводила. Навлекать беду еще и на Лизу было страшно. Вот и прятала я все. В тайне. А глядишь, поступи я правильно, и открой правду, и у вас жизнь иначе сложилась бы!
– Не кори себя, Валентина Степановна! – беззлобно отозвался Макар. – Как сложилась, так и сложилась. Чего уж теперь локти-то кусать?
Повисла долгая пауза. А Лиза вдруг припомнила кое-что:
– Ба, а ты что в доме деда Мити делала? Ты же оттуда пришла?
Она кивнула, допивая свое лекарство:
– Так ведь, Матвея проведывала. Жалко паренька. Не ест ничего, не спит толком. Не разговаривает ни с кем. Сидит в тишине, и в одну точку смотрит.
Глава 85