Реквием Сальери

Зорин Николай

– Кстати, как Инга?

– Получше. Врачи говорят, прогноз вполне благоприятный. Удивительно и, знаешь, немного обидно – не знаю почему, – что Игорь совсем о ней ничего не помнит. Мартиросян умер, и все начисто стерлось из его памяти. А ведь Соловьев явно шел, чтобы убить Альберта. Я потом только понял. Хорошо, что не успел, и за него это сделал Соломонов.

– Господи! О чем ты говоришь?! – возмутилась Полина. – В любом случае, плохо, что погиб еще и Альберт. Не знаю, как Инга все это переживет.

– Да ты не понимаешь! Мартиросяна было уже не спасти, так или иначе, он бы все равно умер. Или погиб бы Игорь, вновь повторил попытку самоубийства и довел ее до конца. Не знаю… Но если бы

ты оказалась на моем месте, видела Соловьева там, в подвале, так бы не говорила. Он был как брошенный маленький ребенок, такой доверчивый, такой растерявшийся, такой послушный. Я попросил его подождать – он так и стоял, прислонившись к стене, ждал. Выстрел напугал его почти до обморока, но даже с места не сдвинулся, пока я к нему опять не подошел. Ну, разве Игорь виноват, что Мартиросян со своими идеями и воспоминаниями подключился к нему? Он не мог понять, почему и как оказался в подвале этой больницы. Слово «больница» его испугало. Потом он признался, что вообще до паники боится больниц, после того как попал в реанимацию с жутким сотрясением мозга, его избили какие-то отморозки на улице. Ты оказалась права, Соловьев тоже пережил клиническую смерть.

– Иначе и быть не могло.

– Ну, да. Не знаю, с точки зрения закона, может, я и не прав, но с человеческой точки зрения, иначе и поступить не мог. Я сначала отправил Игоря на такси домой и только тогда вызвал полицию. И ничего о нем не сказал. А потом позвонил Павлу, бармену из гостиничного бара в Синих Горах, объяснил ситуацию и попросил и его тоже ничего о Соловьеве не рассказывать. И он, кстати, со мной согласился, поддержал, в отличие от…

– Да я тоже согласна, тоже поддерживаю! – заверила Полина. – Мне самой Игоря Соловьева жалко, и понимаю, что он только жертва, но просто… видишь ли, мне и Альберта очень жалко, хоть вначале я к нему отнеслась несколько враждебно. А может быть, именно поэтому и жалко.

Виктор хотел что-то возразить, но Полина, почувствовав, что их спор может привести к ссоре, поскорее перевела разговор.

– А что с мэром Великсаром?

– С ним все хорошо, пришел в себя, поправляется, – довольно равнодушно сказал Виктор. В его тоне звучало: да что с ним может сделаться? К представителям власти он не испытывал особой симпатии.

– Интересно, – задумчиво проговорила Полина, – его выводили из комы мартиросяновским снадобьем?

– Не знаю, наверное.

– В таком случае, есть еще одна жертва, о которой, возможно, мы никогда не узнаем.

– Кого ты имеешь в виду? – насторожился Виктор.

– Медиума Великсара.

– О, Господи, точно! – расстроился он – Как я об этом не подумал? Хорошо еще, что эта жертва последняя. С открытием Мартиросяна покончено навсегда. Сам он мертв, Соловьев ничего не помнит, из его компьютера исчезли все наработки, наверное, перед тем, как пойти в больницу, он все уничтожил, флешка, которую взяла с собой Инга, утеряна при авиакатастрофе вместе со всеми ее вещами.

Виктор немного помолчал, а потом сказал совсем другим тоном:

– Все закончилось, и это здорово. Предлагаю по этому поводу первый тост.

Виктор налил в бокалы вина, они чокнулись и выпили. Неловкость, возникшая вначале, потихоньку проходила. Потом они снова выпили, уже за встречу. А потом Полина, радуясь, что все как прежде, поднялась из-за стола, чтобы принести из кухни новый кулинарный изыск. И тут Виктор вдруг расхохотался.

– Полинка! – Он все хохотал и никак не мог остановиться. – Полинка!.. – давясь от смеха, снова начал он, но не смог продолжить, зашелся в новом приступе смеха. Не понимая, в чем дело, но заразившись его безудержным весельем, Полина тоже засмеялась. – У тебя платье… платье… надето задом наперед, – наконец смог пробормотать сквозь смех Виктор. –

Как я раньше этого не заметил?

– А я чувствую, на груди морщинится! – тоже сквозь хохот проговорила Полина.

– Морщинится! – подхватил Виктор, умирая от хохота. – Ужасно морщинится!

И так же внезапно, как начал смеяться, он вдруг замолчал. Подошел к Полине, обнял ее и сказал серьезно:

– Я тебя очень люблю, Поленька, и хочу, чтобы мы поженились.

Эпилог

Я проснулся от того, что кто-то громко и радостно смеялся. Я открыл глаза. Яркое солнце, бьющее сквозь незанавешенное окно, ослепило меня. Прикрыл глаза ладонью, но это не помогло – солнце не желало сдаваться, пробивалось и сквозь ладонь. Глаза заслезились. И тут я окончательно проснулся и понял, что это я смеялся во сне. И вспомнил, что сегодня у меня самый счастливый день. Вчера я защитил диссертацию. А еще я понял, что просто не в состоянии провести этот день в своей одинокой квартире. Мне вдруг невыносимо захотелось к людям, захотелось слиться с человеческим потоком, слушать обрывки фраз, обрывки чужих разговоров. Я просто физически не мог сегодня оставаться один. Радостное ощущение и восторг, не свойственные моей натуре, переполняли душу и требовали выхода. Я одиночка, замкнутый человек, не выношу скопления народа, не терплю громких звуков, не люблю музыки, вернее, не воспринимаю ее. Но сегодня мне страстно захотелось всего этого. Сегодня был какой-то особенный день. И дело не только в моей с блеском защищенной диссертации. Меня не покидало ощущение, что сегодня со мной произойдет что-то очень важное. Нечто такое, что полностью меня изменит. Свершится главное событие в моей жизни. Но нужно спешить, чтобы его не пропустить.

Я не понимал, куда мне нужно спешить и что должно произойти. Но, словно подгоняемый какой-то неведомой силой, быстро оделся и выбежал на улицу. Здесь солнца оказалось еще больше, а предчувствие радости еще ярче. Быстрым шагом дошел до остановки и замер в растерянности, не зная, куда мне нужно попасть. И поднял в шутливом жесте руки к небу, словно спрашивая у него подсказки. Небо на мой вопрос прореагировало странно. Солнце внезапно исчезло, как будто его выключили. И тут же хлынул ливень. Стеной, без всякого просвета.

Спасаясь от дождя, я нырнул в первый же подошедший троллейбус, не посмотрев на номер. Сел у окна и в бездумном оцепенении уставился на дождь, внезапно ощутив себя его пленником. Я не знал, куда еду, не знал, что будет со мной дальше, и чувствовал себя обманутым, но дождь вдруг закончился. Троллейбус остановился, в открытую дверь хлынуло солнце, словно приглашая меня выйти. Мое оцепенение исчезло, радостное возбуждение вернулось. Испугавшись, что все опять переменится, я вскочил, в самый последний момент успел выпрыгнул из троллейбуса и, не останавливаясь, пошел, сам не зная куда, вглубь переулков.

Я никогда здесь не был, не знал этих узеньких, извилистых улочек, но вдруг с ясностью, с прозрением открытия, понял, что иду в правильном направлении. Словно гончая по следу, я спешил, почти бежал к своей цели. Какой? Я не мог ответить на этот вопрос.

Магазин возник передо мной внезапно. В огромной стеклянной витрине были выставлены разнообразные музыкальные инструменты. Я обрадовался, словно в этот магазин и спешил попасть, потянул ручку двери на себя и вошел.

Никогда в жизни я не видел столько инструментов, собранных в одном месте. Пока немых, словно они пребывали в глубоком сне. Но казалось, стоит случайно задеть один из них, и они разом проснутся и зазвучат во всю мощь. Словно клетки головного мозга, погруженные в спячку, пронеслась в голове странная мысль. И тут я увидел ее. И сразу понял, к какой цели так спешил.