Реквием
Шрифт:
– Пессимизм не знает границ?
– Это было покровительственное поглаживание? – вместо ответа пошутила Инна. – Ты знаешь, Вуди Аллен, будучи уже в пенсионном возрасте, сказал, что он все тот же, каким был в четырнадцать лет: не поумнел, не повзрослел. Я, наверное, тоже. Но добавила бы применительно к себе, что слишком много шишек набила. – Ироничная усмешка покривила Инне губы.
«Ох уж эта удушливо жаркая комната! – Тяжелая дрема сдавила ей голову. Она устало смежила веки. – Обтекаемо говорим. Не затрагиваем самое больное. Может, и к лучшему. Свидимся ли еще на этом свете?»
Лена ласково накрыла руку подруги своей. Волна нежности накатила на нее. На Инну тоже. В голове замелькали прочувствованные мысли: «Как
– Не унялась, не отступила боль? – зашептала Лена на ухо Инне.
– Чуток заговорила. Как к бабке сходила. Я уж думала: всё, дошла до шлагбаума. Мы с тобой с детства душа в душу общались, как могли, отдаляли минуты неизбежных расставаний. И потом, на расстоянии скучали.
– Я чувствовала за тебя ответственность. Ты всегда была моей маленькой сестренкой, – улыбнулась Лена.
– Как же! На полгода старше!
На Инну вдруг опять нахлынула тоска-кручина. Она застонала, глубоко и тяжело опуская внутрь готовые вырваться наружу судорожные рыдания. Они встряхивали ее отяжелевшее вдруг тело.
– Господи, как иногда хочется оторваться в полное удовольствие! Забыться, забыть эту боль.
– Как? Вино, море, мальчишки? – попробовала пошутить Лена на манер Инны, не боясь этой пошлой фразой обидеть подругу.
– Ты неподражаемая. Я признательна тебе, но это интересно в молодые годы, – неожиданно серьезно отреагировала та.
– Прости за невнимание последних лет. За все прости, – прошептала Лена одышливо, не в силах остановить слез раскаяния.
Чувство вины разрывало ей душу. «Боже мой, чем я могу ей помочь? Мне остается предоставить её собственной судьбе, – скорбно стонало её слабенькое сердце. – Вот откуда она, эта дружба до гроба: от доброго слова в нужный момент, от тёплого взгляда, когда тебе тяжко до немощи. Любовь может быть безответной, без взаимности, а наша дружба на полном доверии основывается и на боли».
Интонация горькой вины, прозвучавшая в голосе Лены, тронула Инну, и она, успокаивая подругу, прижала ее руку к своей груди, к месту, где сильнее всего чувствовалось биение ее сердца. Она попыталась что-то сказать, но запнулась, испытывая настоятельное необъяснимое нежелание говорить.
«Опять нырнула в омут горьких дум?» – насторожилась Лена.
23
– …Это случилось как раз перед тем, как мне первый раз попасть в онкологию. Стою перед поликлиникой, запах цветущих лип вдыхаю. Вдруг женщина рядом со мной оказалась, приятная такая, интеллигентная, молодящаяся. На вид в пределах пятьдесят-шестьдесят. А в глазах – тысячелетия! Меня почему-то мороз по коже пробрал от ее взгляда. Спрашивает она меня кокетливо: «Сколько лет мне на вид дадите? Честно отвечаю: «Мало, но глаза у вас как у моей прабабушки». И вдруг она пропала, как растворилась. Я туда, сюда – никого. Фильм «Средство Макрополуса» сразу вспомнила. Как-то сразу не по себе стало, словно она оттуда… Странно, будто с того света от кого-то привет передала. Меня внутренне покоробило, но значения этому факту не придала, на себя не примерила. А через несколько часов узнала о страшной болезни. Больше я эту женщину никогда не встречала, хотя невольно часто искала глазами. А бывают счастливые неожиданные случайности. Они выручают, спасают, если их замечаешь. Не есть ли это вмешательство Бога в нашу жизнь?
– Может, совпадение?
– А интуиция,
– У меня нет фатального страха перед смертью. «Нет, весь я не умру», – ответила Лена, чтобы увести подругу от грустной дискуссии. Она притянула её к себе с каким-то внутренним отчаянием и сказала уже много мягче:
– Если Всевышний хранит тебя, значит, ты ещё зачем-то нужна на Земле.
Сказала и вспомнила синие, трясущиеся губы, страдальческий излом бровей Инны перед первой операцией, своё одинокое кружение вокруг больницы. А после неё… безжизненно болтающиеся кисти безвольно соскользнувших с каталки рук.
«Нет! Нет», – кричало тогда всё внутри меня, но наружу не вырывалось. И через сутки, когда слова ещё с трудом давались ей и слишком тяжело сползали с не оттаявших, словно омертвевших губ, я терпела, не ревела. А в этот раз меня не было рядом».
Душа Лены облилась слезами. Она уткнулась головой в плечо подруги и спрятала свое лицо в её волосах. Ей подумалось: «Кто-то сказал, что нет печальнее зрелища, чем молодой пессимист, и нет отраднее картины, чем старый оптимист». Это касается только условно здоровых людей. Смертельно больной оптимист выглядит карикатурно».
После долгой тяжелой паузы, позволившей Лене справиться с нахлынувшими чувствами, она спросила:
– Как ты последнюю экзекуцию перенесла? Снова сильно тошнило?
– Разве тошнота и рвота страшны? Их можно перетерпеть. Главное, суметь пережить первую ночь после введения химии. Ты же знаешь. В этот раз я была на грани. Это когда ты чувствуешь буквально тысячные доли вибрации каждой клеточки тела. Оглушающее впечатление. Невозможно описать странное жуткое состояние организма, борющегося за жизнь. И с каждой серией химий это переносится всё трудней. Чуть не тронулась умом. До рассвета бродила по коридорам в наполовину ненормальном, зомбированном состоянии и до изнеможения бездумно бормотала одно и то же: «Господи, помоги! Господи, спаси!» Спас. Меня часто хранит провидение.
– Может, потому, что любишь вслушиваться в Космос, умеешь слушать и слышать тишину?
По тому, как подруга посмотрела на нее, по ее беспомощной улыбке Лена поняла, что она готова поверить чему угодно, только бы выжить.
– Лёля почему-то вспомнилась. Сто лет о ней не думала, и вдруг сейчас всплыл один шокирующий случай. Конечно, я знала, что она активная общественница, но в чём её деятельность заключалась, не интересовалась. И вот как-то по каким-то своим делам заглянула в судком, где комиссия по отчислению заседала. Слышу, Лёля жестко, напористо и бескомпромиссно отчитывает первокурсника. Мол, как ты дошел до такой жизни, что у тебя две двойки в сессию! Смотрю, парнишка сидит перед нею бледный, испуганный. Крупные капли пота стекают со лба и даже с кончика носа. У меня – глаза-шары. Лёля ли это? У нее самой три хвоста. Я бы так не смогла. Правда она, увидев меня, тоже немного смутилась и продолжила нападать на парнишку менее яростно. Я постаралась поскорее убраться из комнаты. Сцена слишком напомнила мне наш районный комитет комсомола. Тот самый, из нашего детства, который я всегда брезгливо обходила стороной.
На заводе Лёля преуспела, карьеру неплохую сделала. Тогда лозунги еще были в почете. Мы с ней неоднократно, но кратковременно пересекались в командировках. А вот на семейном фронте у неё одни проколы, сплошная непруха. – заметила Инна.
– Что так?
– Она, как я поняла, из той же обоймы, что Эмма и Рита. Истерзана личной жизнью. То цапаются и гавкаются с мужем чуть ли не каждый день, точно шавки по разные стороны забора, то всерьез дерутся как кошка с собакой.
– Жалко ее. В принципе неплохая девчонка была. Закрутила-завертела её комсомольско-партийная жизнь с четырнадцати лет. Не там свою энергию растрачивала. Говорят, деревенская жизнь вся на виду, а тут и в городе, оказывается, ничего не утаишь, – вздохнула Лена.