Реквием
Шрифт:
– Не Кант, Ленин стоял на их книжных полках.
– Вряд ли они его открывали. А когда я в гости к одноклассникам ходила, то портрет Ленина и иконы у многих рядком на стене висели.
– Это и есть образ России.
– Правильно говорят, неходкая деревенская суть хранит незыблемость жизни на земле.
– С этим я могла бы поспорить. Жизнь в деревне более консервативна, течет медленнее, но все равно меняется. Я сорок с лишним лет подряд приезжала в деревню и не замечала отличий, в последний приезд не узнала родной край, даже нашу школу и улицу не смогла самостоятельно найти.
– Учителя
– …Мне было восемь лет, когда мои пальцы впервые коснулись пианино. Я осторожно прошлась по клавишам, послушала их звучание и сразу сказала себе: мне не осилить инструмент, и вообще, музыка – это не моё.
– Почему? – удивилась Инна.
– Я почувствовала, что если даже буду очень стараться и много трудиться, мне всё равно не удастся воспроизвести те прекрасные мелодии, которые звучат в моей голове. А именно ради них я хотела бы познать хотя бы азы музыкальной грамоты. Может, я интуитивно поняла, что у меня нет музыкального слуха. Но музыку-то я все равно неистово люблю. Наверное, бывает внутренняя музыкальность, которая не вырывается наружу.
– Или некому было ее оттуда выудить.
– А вот желание рисовать и писать книги не получило во мне отторжения. Удивительное дело: судьба выбор предпочтений мне самой предоставила. На мое усмотрение.
– То-то кое-кто и в пятьдесят никак не мог решить, стоит ли брать в руки перо или нет, – подколола подругу Инна.
– А в шахматы я после шестого класса больше не захотела учиться играть. Поняла, что достигла потолка своих возможностей и потеряла интерес к ним.
– Самолюбивая была. Не могла позволить себе позориться, проигрывать.
– Я переживала, что не способна к шахматам, к умственной игре и видела в этом свою ущербность.
А ты здорово играла. Пальму первенства держала. Мальчишек громила. Я восхищалась тобой.
– А ты стреляла великолепно. На соревнованиях не имела равных даже среди пацанов. Не отважились они с тобой вступать в борьбу. Признаться, я тоже немного завидовала тебе. Помнишь, в шутку просила уделить от твоих талантов самую малость.
– В меткости не было моей заслуги. Для меня стрельба было игрой, я не тратила на нее усилий. Чему мог научить наш физкультурник, этот препаскудный мужичонка?
– Мы могли бы участвовать в серьезных соревнованиях. Только никому дела не было до наших не основных способностей, да мы и сами к ним не относились всерьез. Кусок хлеба на этом не заработаешь. А зря. Еще в школе могли бы подняться на свои первые пьедесталы почета.
– Не исключаю такой возможности.
Подруги одновременно прыснули в ладони.
– А ребята из музыкального кружка ездили на областные
«Банальности говорим? – вздохнула Лена. – Пускай, если ей от этого легче».
– Счастливое детство! Конфеты-подушечки, – сиротский ассортимент, платья на вырост. Ничего не боялись, ни от кого не защищались. Была верная дружба, наблюдалось отсутствие коренных противоречий. Боролись разве что сами с собой.
Инна все еще продолжала что-то тихо бормотать, словно не замечая присутствия Лены.
– Никакая дружба не выдержит полной откровенности, а наша – всё выдерживала, потому что твой характер являлся её долговременным залогом. Нет, мы, конечно, щадили друг друга… Обе. А теперь я больше ценю одиночество. Заболев, стала замыкаться в своих переживаниях. У больных часто проявляются малоприятные черты характера. «Никому не подвластно то, что внутри меня. Это только моё. И с ним я и уйду». Это раньше, в юности, я была беззащитна, потому что полностью раскрывалась. Вот, мол, какая я есть, такая есть – душа моя нараспашку!
– Есть одиночество комфортное, выбранное, не навязанное обстоятельствами, не мучительное. В детстве я очень рано узнала о существовании своего внутреннего мира, и мне было в нем хорошо, поэтому одиночество меня не пугало, не тяготило. Другое дело теперь, когда я очень устаю, и даже смех внучка не поднимает меня с постели. Тогда я просто никого не хочу видеть. – Лена попыталась продолжить Иннины размышления, но та заговорила о другом:
– Мы так тянулись к любви, к доброте. Нам обеим всегда не хватало тепла. Мы только отдавали. Нам так и не встретились настоящие мужчины, а ведь мы ради великой любви готовы были отдать себя без остатка. Так, видно, судьба распорядилась. У нас настоящий роман был только с работой.
Инна грустно улыбнулась, прижалась щекой к плечу Лены и добавила со смехом:
– А ведь мы с тобой роскошные дамы почти… элегантного возраста, дамы, прекрасные во всех отношениях!
– Еще бы!
– Тады ой!
Никто со стороны не смог бы расшифровать эту странную, только им двоим понятную фразу, еще в детстве взятую из деревенского анекдота и давно потерявшую свой пошловатый смысл.
24
– Недавно сосед сделал мне комплимент, мол, какая вы эффектная женщина. А я ему в ответ с улыбкой: «Не эффектная, а дефектная».
– Любишь ошеломлять и шокировать. У тебя это хорошо получается. В этом виде «искусства» никого с тобой и близко не поставить, – с улыбкой заметила Лена.
– Есть кого! Сейчас я это тебе докажу. Недавно получила по электронной почте одно очень интересное послание. И обалдела! Я для тебя его специально распечатала и прихватила с собой. Прочитай, пожалуйста, вслух. Инна достала из-под матраса пухлый мятый конверт. Лена нашарила на тумбочке очки.
– У меня их трое: для дали, для чтения и для работы на компьютере, – сказала она, словно оправдываясь.