Реликтовая популяция. Книга 2
Шрифт:
Костёр на ночь потушили, дежурство поделили между собой Харан и Ф”ент.
Утром чуть свет побрели дальше.
Поднимаясь по длинному склону возвышенности, Харан подозвал стехара.
– Вот что, уважаемый, нам, наверное, придётся уйти на ту сторону этой горки, чтобы наших костров нельзя было разглядеть с низины. Потому, я думаю, здесь, на вершине, надо поставить кого-нибудь из путров с хорошим зрением, чтобы смотреть, что твориться вокруг. Хотя бы днём. Как?
– Считаю так же, как и ты. Но какие у нас путры? Всего пятеро. Потому смотреть будем мы с Ч”юмтой.
– Спасибо, стехар, я надеялся на тебя, – искренне поблагодарил выродка Харан.
Кроме Ф”ента, ему не с кем было по-настоящему посоветоваться. Гелина словно увяла после раскола отряда, да и устала так, что ей лишь бы дойти и присмотреть за девочками – других мыслей у неё не было. Так что Харану пришлось все заботы взвалить на себя.
Во второй половине дня нашли укромное место под почти отвесной стеной склона холма. Здесь, в скальном углублении, можно было поместиться всем отрядом. До берега этой оконечности острова ходьбы от силы шагов на сто. Слева небольшая рощица, возможно, на месте некогда существовавшей здесь постройки. Справа – пологий спуск, уводящий к берегу реки. Таким образом, с этой стороны остров просматривался хорошо, так же как и подходы к месту размещения отряда.
После обеденного отдыха Ф”ент и Ч”юмта отправились наверх поискать удобный пункт для устройства поста наблюдения.
Однако вскоре они вернулись.
Ф”ент громко ругался, поминая обитателей Края.
– Что там у тебя произошло? – спросил Харан, занятый благоустройством площадки, где им предстояло провести некоторое время, пока у них не появиться более приемлемого решения.
Спросил он без тревоги, так как по виду Ч”юмты понял, что со стехаром случилось нечто частное, связанное с ним самим.
– Подрался он, – важно ответствовала за стехара Ч”юмта и любовно поправила воротник на куртке Ф”ента.
– Мутные звезды, как говорит Свим! – удивился Харан, оставляя работу. – С кем ты там мог подраться?
Ф”ент, прикрывая глаз, попавший под чей-то увесистый удар, возмущенно пролаял:
– С дураками, вот с кем! Которые сидят на пне. Знаешь, есть такие дураки, что сидят на пнях?
– Ничего не понимаю. Ч”юмта, ты можешь объяснить толковее? А то он заладил одно и то же.
Помела вежливо вильнула хвостом.
– Там, на вершине, расположился какой-то клан. Я таких разумных никогда не видела. Смешные такие. Как обезьяны, но с рогами. Правда. Стехар хотел на пень залезть. Там на самой верхушке пень есть большой. С него удобно наблюдать. А они его не пустили на него. И говорят как-то непонятно.
– Я им по-хорошему говорил, – добавил Ф”ент. – А он меня рогом в глаз.
Харан озадачился.
– Да кто же это такие?
– Дураки, – настаивал на своём Ф”ент.
– Ладно, – Харан посмотрел и оценил высоту нахождения солнца. – Гелина, я пойду и посмотрю, какие это дураки оседлали вершину и почему они нашего уважаемого стехара не пустили на пень.
– Хорошо, – односложно отозвалась Гелина, занятая с одной из женщин устройством очага из собранных вокруг камней. Чуть позже она добавила по-домашнему: –
– Как уж получится, – отозвался Харан. – Ну, стехар, веди меня к этим… дуракам.
Глава 24
Хромен и сироче считались официальными языками Сампатании, как и множества других бандек большей части материка Аворы. Однако непонятно по какой причине, практически все разумные предпочитали говорить на хромене. Сироче считали то архаичным, то бедным для выражения всей гаммы чувств, то вообще трудным для овладения им, хотя по своей структуре, грамматике, словарному составу и образности он особо не отличался и не уступал хромену.
Вернее всего, дело было в том, что сироче являлся языком абстрактных, отвлеченных и технических понятий, на нём проще было изъясняться философствующим или увлеченным техническими проблемами группам разумных, в основном людей. И только, пожалуй, сироче позволял выразить религиозные воззрения. В хромене слов, характеризующих и сопровождающих культовые отправления, просто не было из-за ненадобности, так как разумные мифологизировали прошлое величие людей или разумных в целом, где божеству или сверхъестественному, потустороннему и прочим явлениям и существам места не оставалось.
Зато хромен позволял любому, без затей, выражать практически всякую мысль вырождающегося человечества и популяциям выродков всех видов ещё только восходящим к неведомым цивилизациям.
Клан ослучьямов говорил на сироче – священном для них языке. Хромен считался противным Матери Пути и Исхода, она выплюнула его, когда он попался ей однажды на язык, и прокляла его. Оттого нарушитель Плевка и Проклятия Матери, а просто тот, кто осмеливался говорить на хромене, подвергался в клане суровой аскезе и даже мог поплатиться жизнью – его заставляли проглотить свой предательский язык вместе с ядовитым плодом окевы…
П”лияна оказался словоохотливым существом, но зацикленным на двух-трёх представлениях о смысле жизни, главный из них – как первым найти Хороший Знак и как первым же не наткнуться на Проклятый.
На Плохой или Проклятый Знак первым вышел сам тасмед клана ослучьямов – С”ялван, и хотел скрыть находку от всех охолохов, так ослучьямы называют сами себя. С”ялван надеялся, что кто-нибудь из других охолохов ещё раз найдёт этот пень, и тогда можно было на него возложить вину за все возможные несчастья, которые сваливались или ещё свалятся на членов клана.
П”лияна сумел разоблачить тасмеда и рассказал всем о его обмане. В ответ С”ялван сговорился с Тем, Кто Говорит С Матерью, и во время всеобщего плача и стенаний Потери Пути и Неведомого Исхода они указали быть Счастливым и Единственным на П”лияну, который в то время воистину скорбел, как и все остальные охолохи. Глубина скорби в клане была так глубока, как сказал найдёныш Сестерция, что никто не заметил подмены в выборе Счастливого и Единственного Стража Знака Скорби и Ожидания.
Так П”лияна стал грындой. Клан ушёл, оставив его сторожить пень, бдительно и навсегда.