Шрифт:
Михаил Стародуб
Реликтовый продукт
Оригинальные имена уже давно разобраны. И судьбы интересной, похоже, ни одной не осталось. Что касается радостей предстоящей недели, месяца, прочих удовольствий календарного года - это заграбастали ловкачи с монетой. Спекули, торгаши и государственные служащие первого и второго уровней. Без разбора все подмели. На своих распродажах, публичных торгах, аукционах. И втихаря, с переплатой.
Остается ежедневная, законом положенная порция гражданской бодрости, но воротит меня от такого продукта! Конечно,
А уж о любви и не мечтай даже.
Всякий знает, что этот реликтовый продукт иссяк еще в прошлом столетии. Тратили предки без счета, теперь нам вот, расплачивайся! Живи холодным, как колесо супертрамвая, черствым, как булыжник с обратной стороны Луны.
Топаю я это по проспектам и дальше. Навстречу - гражданка симпатичная мордашкой.
Так, думаю, может, что сохранилось на самом донышке души?
Но пусто в груди, сквозняк. А гражданка прогуливается не одна, рядом выставил себя солидный дядя со значком администратора второго уровня на лацкане пиджака. Врезал я ему, чтобы заслужить повод для знакомства... Да неудачно. Дядя оказался, как положено, крепким. Лицом побледнел от удивления, расстегнул пуговичку на рукаве рубашки и сейчас мне в ответ с правой руки.
Темно в глазыньках, жду продолжения. Но дядя не стал мараться, сгинул. Посмеялись мы с гражданкой над моей бестолковостью.
– Зачем же, - говорит, - так подставляться? Или забыл, недоумок, что государственных служащих через день натаскивают в рукопашных схватках?
– Где уж забыть, - отвечаю.
– Рекламные ролики отсматриваем регулярно. А посмеешь забыть, так сейчас тебе и напомнят. Но уж очень красотки в нашем городе заманчивы. Вдохновляют на подвиги.
– Приспичило?
– смеется она.
– Вроде того. Так что разрешите пригласить вас, милашка, на объемчик юмора, на пару цветных бабушкиных снов. Хранятся, знаете ли, специально с прошлого столетия для такого случая. То есть для особи, исполненной природой согласно требованиям действующих стандартов.
– Плевать я хотела, - говорит милашка, - на твой нищенский объемчик, бабушку и требования действующих стандартов.
– Впрочем, сегодня душно на улице. Можно взглянуть краем глаза, что там за дерьмовый объемчик хранится у некоторых первых встречных.
Двинулись ко мне домой. И только вошли, с порога заявляет она эдак, вполне безразлично:
– Кстати, можешь переспать со мной для начала. Посмотрим, что ты собой представляешь.
Раздел я ее. А там - родимая звезда под грудью. Хотел тронуть родинку пальцем, но почему-то не смог. Остановился.
С этого, наверное, все и началось.
– Что ты? Занимайся делом. Охота была голышом разлеживаться перед каждым нечутким!
– говорит, не открывая глаз. Таким низким хрипловатым голосом. Который, в свою очередь, еще больше что-то сдвинул у меня под ребрами.
– Погоди, не дергайся,
– Успеешь свое получить. Что-то, видишь ли, вокруг происходит. Надо бы разобраться.
– Происходит? Вокруг?
– оглядывается она.
– Интересно... И какое оно то, что происходит? Как мы будем его разбирать?
– Пока не знаю. Никогда со мной этого не было. Давай поговорим, предлагаю.
– Погово... что?!
– удивляется она.
– Может, ты псих?
– Да нет вроде. До сих пор все было в порядке. У меня и справка с печатью. Как положено.
– Ну, давай говорить, - решает.
– Начинай первый.
И глазеет. А со мной продолжается! В ребрах стучит, поднимается выше. Пробирает всего. Но не мерзостно, а... как будто смотришь стереобоевик и сейчас главному герою могут свернуть шею, да только у прочих руки коротки. И герой это знает. А вместе с ним понимаешь ты. И то, что подступило к самому горлу, впечатляет очень похоже. Только в тысячу раз сильнее...
– Пожалуйста, говори скорее!
– вдруг и как-то очень жалостливо просит она.
– А то я сейчас оденусь и уйду. Потому что рядом с тобой мне... даже не могу объяснить как. Неудобно мне, вот что!
– До-ро-гу-ша...
– выдавливаю из себя я и понимаю, что хотел сказать совсем не то.
– Киска!
– подбираю нужное слово.
– А точно ли у тебя есть справка с печатью? Предъяви-ка...
– Там, в куртке, - киваю и вижу, как она спрыгнула с кровати, подошла к окну, а солнечный заяц присел у нее на плече.
– Совсем затрепанная куртка, - говорит она.
– Но, наверное, теплая?
– Да, - отвечаю.
– Старинная. С подкладкой из лебяжьего пуха. Теперь таких курток нет.
– Сколько лебедей надо было прикончить, чтобы набить твою паршивую одежду. Наверное...
– вздыхает она, и прижимает куртку к себе, и гладит ее ладонью, наверное, это были не лебеди, а лебедята. Детеныши.
Да как заплачет!
А сама удивляется:
– В жизни не думала, что заплакать сумею. Вот оно, оказывается, как бывает. Настоящие слезы, гляди-ка.
– Как ты это делаешь?
– подхожу я, беру ее голову в руки и пробую живые слезы, а они соленые.
– Теперь с тобой не расплатиться. Сколько ж это может стоить стимулятор, вышибающий такую слезу? Погоди-ка!
– пугается она.
– Но ведь мы не кололись? Не глотали таблеток... отчего же слезы?
– Любимая!
– произношу я, и мы замираем.
И можем только смотреть.
Шевельнуться сил нет. И преодолеть себя невозможно.
А потом она плачет еще, опять настоящими слезами, которые капают мне в ладони, и настоящие слезы - теплые.
– Ты тоже... это самое, которое мне страшно повторить. Так страшно, всхлипывает она, - как будто, если повторю - умру на месте. Ты тоже... Это слово, я бы хотела услышать его еще. Как ты сказал? Кто я?
– Сейчас, - говорю.
– Наберусь сил. Минутку. Что-то, видишь ли, не в порядке с горлом. Сейчас отпустит.