Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)
Шрифт:
— Эй, друг?
В ответ гробовое молчание.
— Стой с колом, Алешка. Бросится ежели, бей по башке. — Венька говорил громко, подбадривал себя.
— Погоди, — шепотом сказал Алеша. — Мне все равно не дотянуться до верха. Я полезу…
Алеша вскарабкался. Послушал — тихо. Корзинка была на месте. Не выпуская ее, он прополз к тому месту, откуда вылез мужик: может, просто почудилось. Он же о бандите Юшке говорил, под впечатлением могло и показаться. Нашел место, где сам лежал. С опаской протянул руку, пощупал сено, рука уходила вниз,
— Венька, никого.
— Ну спускайся.
От сарая шли легко, не хоронясь.
— Он нас напугал, а мы его. Вот и резбежались, — возбужденно говорил Алеша, подходя к Сене и Таньке, которые с нетерпением ждали их возвращения.
— Где же мы теперь спать будем? — спросила Танька, все еще боязливо поглядывая на сарай.
— Боюсь, что спать уже не придется, — заметил Венька. — Сейчас найдем сухое место, запалим костер.
— Мальчишки, только подальше уйдем отсюда. Вдруг опять появится.
— Конечно, уйдем.
Место выбрали среди толстых елей — три елки стояли треугольником, вверху раскидистые лапы их почти сплетались, значит, будут задерживать тепло костра. Пообломали нижние ветви, чтобы огонь не перекинулся на деревья, насобирали дров.
Скоро костер горел, сидели на лапнике, мягко. Дым от костра тянул вверх, непременно к хорошей завтрашней погоде.
Алеша улегся на спину, глядел на луну, медленно продвигавшуюся по небу. Луна была чуть подрезана с правого боку — старая, уходящая. Вдруг Алеша вскочил.
— Ребята, знаете, кто в сарае нас напугал? Дезертир. Иначе чего бы удирать? Слышал же, что мы не взрослые.
— Может, — не очень охотно согласился Венька. — А вернее, такой же грибник. Ты тут про бандита Юшку понес, он спросонья и перепугался. И сиганул вслед за нами. Кстати, ты не досказал: поймали Юшку?
— Поймали, но не в этот раз. Мужик, который ревел, с милиционерами встретился, и был тот самый Юшка. Видит, деваться некуда, ну и придумал. А милиционеры поверили ему, отпустили, сами бросились к реке. После-то поняли, как Юшка провел их…
— Давай, Алешенька, сказывай, — попросила Танька.
— Да чего сказывать-то? Все уже сказал.
— Еще что-нибудь.
— Еще вот: «Подымался полный месяц, видел тень на нем и пятна…» Дальше не все помню. Это про индейца. Он еще маленький был, а уже все знали, что он будет богатырем, героем, который всегда за правду. Вот вечером сидят они с мамкой-воспитательницей перед хижиной — такая же луна, звезды. Он и спрашивает, что это там на луне за тени? А мамка ему:
Раз один сердитый воин Подхватил старуху-бабку И швырнул ее на небо, Зашвырнул на месяц прямо, Так она там и осталась.— Читал или бабушка говорила? — спросил Венька.
— Ясно,
— И совсем не так, — изрек Сеня. — Придумываешь всякое…
Алеше было обидно, что Сеня не понял прелести индейской легенды.
— Ты смотри, как хорошо: сердитый воин забросил на луну бабку, там бабка.
— Наговоришь, — ухмыльнулся Сеня. — Никого там нет, вулканы да горы. — И Сеня вскинул голову, довольный собой.
Потрескивал костер, наносил тепло, было приятно.
— Лешка, расскажи Танюшке, как тебя лейтенанты встретили у дочки нашего мастера.
— Чего там! Я сам виноват. Они, оказывается, уже на фронте были и раненные, после госпиталя опять назначение получили на передовую, решили погулять перед отправкой. А я: гуляете, под Москвой вас не было, когда фашистов колошматили.
Таньку это очень заинтересовало.
— Ну и что?
— А что? Щенком меня паршивым один назвал. Тут и обижаться нечего было. Узнай сначала, потом трепись. Правильно он сказал. А внучка у Максима Петровича строгая какая! Большущими глазищами как стрельнет в меня, у меня душа в пятки. Правду говорю.
— Большая внучка?
— Большая. Лет десять-одиннадцать.
Танька фыркнула.
— А ничего смешного нет. Дед заболел, просил передать… Веньк, а все-таки не дает мне покоя та «несчастная вдова», грядки с огурцами у которой потоптали. Она, оказывается, уборщица в общежитии, у нее ребятишек полно. Неудачный был забег.
— Так а с Сеней когда чего удачно было? Как Сеня присутствует, все время что-то случается.
— Валите на Сеню, — сказал Сеня.
Танька вдруг вскинулась:
— Да господи! Что уж он так за эту вдову переживает, что даже в постель слег? Да отнесите вы этой вдове корзину огурцов, больше-то она и не снимет со своей грядки.
— Где ты возьмешь — корзину.
— Да господи! Вот приедем, принесу в училище. У моей тетушки большущий огород за домом. Сколько хотите наберу. Нашли о чем вздыхать.
— Ладно, спать будем, — сказал Венька. — Сеня вон уж похрапывает.
— Вень, тебе не кажется, что мы живем какой-то посторонней от главных дел жизнью?
— Не понял.
— Ну, хотелось бы что-то совершить, пусть выкинуть что-нибудь, чувствую в себе силу, не знаю, куда ее применить.
— Постукайся головой об стенку, пройдет.
— Не хочешь ты понять. Вот мне иногда снится — дерусь с немцами, разные случаи снятся, и все как-то глупо. Помнишь, смотрели киносборник, как Швейк на вопрос Гитлера, о чем бы он хотел подумать, если бы возле него разорвался снаряд, говорит: хотел бы, чтобы в этот момент рядом со мной был мой любимый фюрер. Так вот и снится, что я тоже в том строю стою, Гитлера вижу. Бросаю гранату, а она не взрывается. Глупо. Стрелять в меня начинают, я почему-то укрываюсь за поленницей дров. Пули цвинькают, а стану стрелять из своей винтовки — она не стреляет…