Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)
Шрифт:
Всегда находится кто-то, кто крикнет: «Нету-у!» И все предложения Ивана Егорыча проходят большинством.
Ему к пятидесяти, роста он высокого, сухощав, вытянутое узкое лицо в косых морщинах, густые темные волосы почти без седины.
Рядом с ним на стуле Анохина воинственно уперлась кулачками в мягкие бока.
Ивану Егорычу смешно оттого, что просунувшаяся в дверь физиономия Сенькина глуповато-испуганная, смешна ему воинственная поза Анохиной, смешон и нелеп сам случай с Головниным, но
— Входи, входи, гренадеры, — едко-ласково приглашает Иван Егорыч. — Входи, не стесняйся.
Сергей садится поодаль. Он ждет слов, оскорбляющих его достоинство: натерпелся за день, готов ко всему.
— Сенькин, что за маскарад ты устроил в красном уголке? — слышит Головнин слова Ивана Егорыча, он переводит взгляд на миловидную Анохину; Аня подмигивает ему зеленым глазом, таким он кажется от падающего света из окна, пришторенного зеленой занавеской, шевелит пальцами разжавшегося кулачка — Сергей не понимает ее.
— Скажи, Сережа, все, как было. Чтобы не болтал Сенькин. Что-то много воли он взял. Пусть перед народом извинится за свое хамство.
Головнин недоуменно смотрит на нее и молчит, у него раскалывается голова, будто не спал несколько суток. Он ничего не хочет говорить, он хочет, чтобы его оставили в покое.
— Да что же это такое! — распаляет себя Анохина, и опять кулачки ее упираются в мягкие бока. — Какой-то гусь присваивает себе право лезть в чужие души! Одному неповадно, так он подговаривает глупую девчонку. Что это такое, спрашиваю?
У «гуся» дрожат от обиды усики, большой лоб с залысинами багровеет. Иван Егорыч досадливо морщится: он не переносит крика, тем более в своем кабинете. Поднял руку, успокаивая Анохину, строго уставился на Сергея, потом на Сенькина. У Ивана Егорыча трудная задача: сделать, чтобы все трое ушли от него довольными.
— Зачем же так волноваться, милуша, — ласково укоряет он Анохину. — Вредно, и пользы мало.
И пока женщина не успела раскрыть рта для ответа, сразу же Сергею:
— Стукнул, и ладно, правильно… Хотели только выяснить, а ты в амбицию. Мальчишка!
— А тебе нечего раздувать несуществующие грехи! — Это уже Сенькину.
Всем успел высказать свое мнение Иван Егорыч.
— Так вы же сами говорите — стукнул, — пробует защищаться Игорь. — Как же не разбираться?
— Экой ты! — сердится Иван Егорыч на непонятливость Игоря. — Поговорили бы вдвоем — и всему конец.
— Поговоришь с ним! Как собака бросается.
— Да, конечно…
Головнин словно в тумане видит маленькую упругую фигуру Анохиной у самого стола председателя. Ей не нравится разговор, не ждет она от него никакой пользы.
— Понабрали себе помощничков, — презрительно говорит бабенка. —
— Ты что это? Ты что? — Иван Егорыч пристукивает кулаком по столу. — Не забывайся, Анохина.
— Пошли вы все…
Маленькая Анохина гордо отстукала каблуками, распахнула дверь. Дверь спружинила в притворе. Иван Егорыч растерянно и стыдливо улыбнулся.
— Ну, баба… — И тут же успокоился, спросил: — Сенькин, есть у тебя дети?
Игорь выпучил и без того выпуклые глаза.
— Не понимаю, Иван Егорыч…
— И я не понимаю. Ты зачем Сергея ославил? Что он тебе сделал?
— Так ведь… по делу…
— «По делу». Деловой какой… Иди, иди. У меня и своих дел полно.
— Я уйду, но вы неправильно… — Игорь хлопал белесыми ресницами и не двигался с места.
— Это о детях-то? Правильно! Не надо плодить себе подобных. Учитываешь?
Хлопнула и за Сенькиным дверь, так же отпружинив в притворе.
— А ты чего набычился?
— Так ведь… — сказал Головнин словами Игоря и впервые за этот день улыбнулся.
— Завидую тебе, Серега, — расслабленно произнес Иван Егорыч. — Хоть какую-то отдушину нашел, спасаешься. А тут… Не то что заседания, совещания — здесь я, брат, тщеславный, люблю покрасоваться за красным столом, — отдыха нету. Взяли бы как-нибудь и меня, а? В тягость не буду, костерок, чай — это будет по моей части.
«Странные люди, какие все-таки странные люди, они искренне хотят быть хорошими. Что же им мешает быть хорошими?»
— Тринадцатую зарплату тебе урежут, тут уж я, Сережа, против цехового начальства, можно сказать, бессилен, без стимуляции придется… А защитить тебя — защитим!
Головнин кисло улыбался, слушая доброго Ивана Егорыча. Наконец хлопнула и за Сергеем дверь. Еще вчера он шел на работу с высоко поднятой головой, теперь опускал глаза, боясь встречных взглядов, будто и вправду совершил дрянной поступок.
— Отец Сергий! Какая встреча!
— Ломовцев! — Сергей не верил своим глазам. — Как ты здесь оказался?
Они встретились на заводском дворе. Головнин шел к проходной, никак не ожидал увидеть Григория. Тот был в добротном пальто, меховой шапке — непривычный.
— Как ты тут очутился?
— Наконец-то пришла пора доказать, какая я высокая фигура. Только что ввел в страх вашего коммерческого директора, теперь удивляю тебя. — Ломовцев был весел, смеялся.
— И все же?
— И все же, дорогой Сереженька, на товарной станции я в должности приемосдатчика грузов. Невразумительное название, а должность важная. Тебе известно — у вашего завода своя железнодорожная ветка. Так вот грузы без моего разрешения не выйдут отсюда. Не допущу, не полагается. Здорово, а?