Ремиссия
Шрифт:
— Можно, Ники, — говорит Надя.
Собака принимается есть.
— Сколько ей уже? — спрашивает Вася.
— Восемнадцать, — отвечает Надя.
— Ух ты! — восхищается Павел и перегибается через стол, чтобы посмотреть на собаку. — Разве они столько живут?
— Моя ровесница! — заявляет Вася. — А я не так уж и стар…
— Если учесть, что один год жизни собаки равен семи годам человеческой жизни, — говорит Оксана, — то получается, что этой собачке… Ну-ка, кто у нас хорошо считает?
— Сто двадцать шесть лет! — быстро отвечает Олег.
— Ничего себе,
Все смотрят на собаку.
— Кажется, нашелся еще один тост, — заявляет Сергей Данилович. — Ну-ка, Олег, налей всем…
Олег встает и разливает по бокалам вино. Чуть-чуть плескает даже в бокалы, стоящие у тарелок детей — Сережи и Кости. Мальчики выглядят довольными.
— А можно ли детям — вино? — спрашивает, нахмурившись, Надя.
— Можно, можно! Совсем чуть-чуть ведь, а сколько зато удовольствия! Как будто они тоже взрослые, — отвечает Оксана.
— Итак, мой тост! — поднимая бокал, говорит Сергей Данилович. — За всех нас, за всю мою семью, большую и дружную! За то, чтобы все мы прожили такую же долгую жизнь…
— Как эта собачка? — удивляется Вася. — Ничего себе, пожелание!
— Заткнись, — говорит Оксана. — Хорошее пожелание. Дальше, дядя Сережа!
— А, собственно, все… Чтобы всем нам жить долго и счастливо! Тебе, Оксаночка, племянница. Тебе, Костенька, внучок… И тебе, Паша, ты мне тоже теперь почти племянник. И тебе, Аня, сестрица. И тебе, Маня, ангел ты наш… И тебе, Вася, сынок мой беспутный. И тебе, жена.
— Спасибо, не забыл, — лукаво улыбается Нина Антоновна.
— И тебе, Олег. И тебе, Надюша. И тебе, внучок-именинник Сереженька! Всем нам!
Бокалы звенят. Все пьют вино.
Олег тоже пьет. Взгляд его скользит по лицам родных. А в ушах звучит приятный голос нищего: «Когда смерть подступит к тебе вплотную, когда ты ощутишь ее холод в сердце, когда боль твоя станет невыносимой, обратись к Сатане, покровителю страдальцев, отцу мудрости, и скажи вслух: „Возьми вместо меня другого“. И отдай ему того, кто связан с тобой кровным родством. И ты спасешься… Страдания отступят… Смерть отпустит тебя…»
— Нет. Никогда. Ни за что, — шепчет Олег.
— Ты о чем? — спрашивает Надя.
— Да так… Вспомнилось, — замялся Олег. — Бред такой! Но сейчас вдруг показалось…
Надя выжидающе смотрит на него, улыбается из-за бокала с вином.
— Понимаешь, Надюша, тут один нищий, сумасшедший наверняка, сказал мне такую странную и страшную вещь…
Олег вдруг, поперхнувшись, замирает. Ставит бокал на стол. Встает, опрокинув стул.
— Олежек, что с тобой? — испуганно спрашивает Надя, тоже вскакивая.
Все остальные тоже поворачиваются к Олегу.
Олег, шатаясь, выходит из комнаты.
Надя бросается за ним.
Олег входит в ванную комнату, почти падает на край ванны и его начинает рвать кровью.
— Боже! Олег! Господи! — кричит Надя.
— Что случилось? — в ванную заглядывает Сергей Данилович.
— Сергей Данилович, «скорую» вызывайте! Скорее! — Надя подставляет ладонь под лоб Олега, чтобы он мог опираться головой о ее руку.
По дну ванны к сливу течет черная кровь…
Глава 2
Больница.
Шестиместная
Олег лежит на кровати, на боку, свернувшись клубочком, в позе эмбриона, обхватив руками живот и поджав ноги. Под щекой у него, на подушке, — клеенка, накрытая матерчатой салфеткой. На салфетке — бурые пятна. Лицо Олега в поту, глаза полузакрыты, рот приоткрыт, из уголка рта стекает густая темная кровь. Он слабо, хрипло стонет.
В палату входит Надя с тазиком в руках. Тазик только что вымыт, с него капает вода. На Наде домашний халатик, надетый сверху джинсов и водолазки. Рукава засучены, на животе халата — бурые пятна. Через плечо переброшено полотенце, тоже в пятнах. Лицо — измученное, напряженное. Она подходит к кровати Олега, ставит тазик на пол, садится на стул, стоящий рядом с кроватью. Гладит Олега по голове, по плечу.
— Олежка, миленький… Полегчало тебе, родной?
Олег стонет громче, вдруг все тело его начинает сотрясаться в конвульсиях… Надя едва успевает подставить тазик — Олега опять рвет кровью. Когда приступ кончается, Олег бессильно замирает на кровати. Надя ждет какое-то мгновение, потом невольно оглядывается — в шумной палате установилась вдруг тишина — и видит, что все больные и все посетители смотрят на них с Олегом. Надя смущенно отворачивается. Олег лежит без движения. Надя выносит тазик с рвотой.
Когда она выходит, Олег приоткрывает глаза. Палата «плывет»: все — сияющее весенним светом окно, кровати, люди… Звуки доносятся словно издалека. Олега снова скручивает боль, он зажмуривается, стискивает зубы… И стонет:
— Возьми… вместо меня… другого! Другого!
Надя моет тазик под раковиной. Возвращается в палату. Больные и посетители разговаривают, смеются. Олег лежит на спине, одна рука на животе, спокойно дышит… Надя окликает его, потом касается его лба — он не слышит, не чувствует.
Надю пугает его неподвижность. Она ставит тазик и выбегает из палаты.
Через мгновение возвращается с медсестрой. Та склоняется над Олегом, щупает пульс, приподнимает веко.
— Он спит. Просто спит. Пульс и дыхание в норме.
— Но… только что… он так страдал, его рвало, — лепечет Надя.
— Полегчало, он и заснул. Знаете, бывает, они так измучаются от боли, а полегчает — их и не разбудишь, хоть из пушки стреляй. Организм нуждается в отдыхе.
— Но это не опасно?
— Сон-то? — улыбается медсестра. — Это хорошо, что он заснул. Значит, наконец лекарства подействовали. А то все никак не могли боль снять, Ольга Андреевна, лечащий врач, даже говорила, что… В-общем, волновалась, что боль снять не удается. На второй стадии так быть не должно. Но раз заснул — значит, подействовало. И вы, если хотите, можете домой идти. Все равно через полтора часа всем посетителям уходить. А раз он спит… Вам тоже надо отдохнуть.