Ремиссия
Шрифт:
— А вот это я — маленький, — говорит с улыбкой Олег. — Теперь самому на себя смотреть смешно… Штаны какие-то куцые… Клюшка эта дурацкая… Я ее даже поднять не мог, а туда же — хоккеист! Это летом-то…
— Ну, существует же хоккей на траве, — примирительно говорит Сережа. И потом, ты здесь не маленький совсем, а большой.
— Для тебя — большой. Мне здесь девять лет. Но на самом-то деле — маленький…
— Нет. Большой. И не смешной, — Сережа прижимается головкой к отцовскому плечу. Берет его руку в свои, гладит.
— Ой, что это, папочка?
— Синяк. Не обращай внимания, — Олег выдергивает руку из рук сына, торопливо натягивает край рукава, чтобы закрыть пятно, и переворачивает страницу альбома. — О, а это я в пионерском лагере! Ты-то, небось, и не знаешь, на свое счастье, что такое эти пионерские лагеря?!
Мария Петровна и Надя снуют между кухней и комнатой, потом задерживаются на кухне, оттуда доносятся их голоса:
— Салат осталось заправить и смешать, — говорит Мария Петровна.
— Давайте, я сделаю, — предлагает Надя.
— Спасибо, детка… А я пока духовку запалю. И через пол часа можем уже подавать горячее…
С кухни доносится позвякивание посуды, треск зажигалки.
Сережа указывает на противоположную стену, где, над комодом, оправленный в красивый багет, висит большая черно-белая фотография юной девушки в нарядном платье.
— Это бабушка?
— Бабушка.
— А ты уже был тогда?
— Нет. До меня еще десять лет ей жить… Это она в платье для выпускного вечера, ей семнадцать лет, — отвечает Олег, с любовью глядя на фотографию.
— А сколько… вообще жить? До смерти? — робко, задумчиво спрашивает Сережа.
— Кому? — пугается Олег.
— Бабушке…
— А, бабушке… Она умерла, когда мне было девять лет. Значит, эта фотография сделана за девятнадцать лет до ее смерти, — спокойно отвечает Олег, но взгляд его, устремленный на макушку сына, встревожен.
— Папа… А бабушка Маня скучает по бабушке? У нее поэтому так фотографий много?
— Да, она очень скучает по бабушке, — с печалью в голосе отвечает Олег.
— А ты? Ты скучаешь по ней, да? Все время?
— Скучаю. Все время.
— А когда был маленький, больше скучал?
— Больше.
— А… — хочет что-то еще спросить Сережа, но умолкает.
— Что, Сергуня? — Олег обнимает сына и прижимает к себе. — Что ты?
— Когда ты в больнице лежал, я тоже скучал… Очень, — Сережа принимается плакать. — Я так боялся, что ты умрешь! Но ты ведь не умрешь? Никогда не умрешь?
— Сережа… Все люди когда-нибудь…
— Но ты не умирай! Пожалуйста! — перебивает отца Сережа. — Не умирай!
С кухни прибегает Надя, сжимая в руках вымазанную салатом ложку.
— Что случилось, мальчики?
— Да вот… Сережа расстроился. Увидел фотографию бабушки и расстроился, — растерянно говорит Олег, прижимая к себе рыдающего сына.
Надя садится на диван рядом
Входит Мария Петровна.
— Ох, Сереженька! Что случилось? Детка…
Сережа, все еще всхлипывая, отстраняется от отца. Вытирает слезы. Надя и Олег молчат. Мария Петровна всплескивает руками… И скрывается на кухне.
Олег, Надя и Сережа сидят за столом, накрытым уже для чая. Мария Петровна вносит огромный, красивый «наполеон».
— Какой тортик! — восхищенно восклицает Сережа.
— Мария Петровна, вы волшебница! — вторит Надя.
— Ох, тетенька! Как давно я не ел твоего «наполеона»! — с улыбкой говорит Олег и помогает установить торт на подставку. — Ну, кто разрезает? Может, Сереже доверим?
— Нет, пап… Я боюсь, — смущенно отвечает Сережа.
Все смеются. Олег берет тонкий нож с костяной ручкой, заранее положенный возле подставки и, хищно оскалившись, принимается крутить его в руке, словно ниндзя из боевика, угрожающий противнику. Наконец, вонзает нож точно в середину торта. Сережа издает восторженный вопль. Олег медленно, изображая свирепость, разрезает торт на аккуратные треугольные кусочки.
— Ой, Олежек, а я ведь и не спросила: тебе можно торт-то? — всполошилась вдруг Мария Петровна.
— Можно, тетенька. Мне теперь все можно, я уже совсем здоровый человек.
Надя подает ему тарелки, он раскладывает. Мария Петровна наливает чай.
— Олег надкусывает свой кусок:
— Оу! Вкус, знакомый с детства!
— Тот самый торт? — со смехом включается в игру Надя.
Тот самый… — сглотнув, хотел было ответить Олег, и вдруг согнулся пополам от пронзившей его боли. Блюдечко с тортом выпало из его руки.
— Олег! — вскрикнула Надя.
— Папа! Папа! — вскочил Сережа.
Олег, скрючившись, свалился со стула на пол, под стол. Боль была так сильна, что в первые мгновения он даже не мог кричать, только немо разевал рот, как рыба. Но потом его вырвало кровью и он закричал… Он кричал, корчась на полу, полускрытый скатертью. Надя и Сережа упали на колени рядом с ним, Мария Петровна склонилась, опираясь на стол.
— Олег!
— Олежек, миленький!
— Папа! Папочка! Не умирай! Папа, не умирай!
Олег, крича, корчился на полу.
— Я вызываю «скорую»! Потерпи, вызываю «скорую», — пробормотала Надя, схватила в охапку упирающегося, орущего Сережу, и выволокла его в коридор, ногой захлопнув дверь в комнату.
Мария Петровна, дрожа, склонилась к Олегу, попыталась погладить его по голове, но Олег, встав на четвереньки, принялся извергать потоки кровавой рвоты. Казалось даже странным, что столько крови может выходить из человека, а он продолжает жить и кричать… На ковре расползалась лужа темной крови. Олег осмысленно, с ужасом смотрел на этот кровавый поток.