Ремонт человеков
Шрифт:
— Вечером, — сказала она, — он позвонил вечером… Мы должны были остановиться в «Ориент Палас».
— Мы тоже должны были остановится в «Ориент Палас», — говорю я, — и мне тоже позвонили вечером, они всегда звонят вечером, им плевать, что потом — бессонная ночь, когда даже снотворное не помогает, остается лишь пить, много пить, больше, чем положено…
— Я хочу выпить, — тихо говорит она и смотрит на меня как на единственного ей близкого человека, на меня давно так никто не
Самолет уже набрал высоту, так что я подзываю стюардессу и прошу принести выпить.
Она тоже предпочитает немного коньяка. Чуть–чуть, граммов пятьдесят, не больше.
А я удивляюсь тому, какую шутку играет со мной судьба в очередной раз: такого не может быть, чтобы в одном самолете рядом оказались два человека, пережившие практически одно и то же. Мы оба собирались в Тунис, в город Сус, в отель «Ориент Палас». И оба — с любовниками. И наши любовники нас бросили. И два брошенных человека решили лететь в Барселону, и оказались в самолете рядом. И если бы это был сюжет, то нам тоже надо бы стать любовниками, по крайней мере, чтобы заполнить возникшую пустоту. Но мы можем пить коньяк и не можем заниматься любовью, ибо я давно уже не занимаюсь любовью с женщинами, да и она еще в аэропорту поняла, кто я такой.
«Город вечно пребудет с тобой, как судьбу не крои. Нет отсюда железной дороги, не плывут пароходы отсюда. Протрубив свою жизнь в этом мертвом углу, не надейся на чудо: уходя из него, на земле никуда не уйдешь.»
Но она рассказывает мне о том, кто ее бросил, она знает, что мы расстанемся в аэропорту Барселоны и больше никогда не увидимся, вот только вдруг у нее обратный билет на то же число, что и у меня, хотя какая разница, думаю я, и решаю, что можно выпить еще пятьдесят граммов коньяка, по крайней мере, я действительно верю, что это полезно для моего давления, и потом — так приятнее лететь, слушая о том, что кого–то бросил любовник и стараясь забыть, как то же самое произошло с тобой.
И уже в аэропорту Барселоны, быстро миновав по южному безалаберный паспортный контроль и нырнув в «зеленый» коридор, я последний раз посмотрел на нее, отрешенно идущую в ту же, что и я, сторону, и мне в голову опять пришла эта странная мысль про то, что упущенный Тунис совсем не то же самое, что упущенная выгода, и что каждый из нас всю жизнь таскает за собой развалины своего собственного Карфагена, пусть даже первоначальный и был разрушен так давно, что об этом уже можно забыть.
Я посмотрел, как она садится в большой туристический автобус, повернулся и пошел к стоянке такси.
Между прочим, именно сегодня мы с тобой должны были возвращаться из Туниса.
18
Мне
Всего–то пять с небольшим желтоватых книжных страничек.
Книжки/кусочки.
Книжки тире кусочки.
И кусочков должно быть много, очень много.
Конечно, можно сделать кораблики или самолетики.
И пускать их.
Кораблики — в ванной.
Самолетики — с балкона.
Хотя кораблики лучше спустить в унитаз.
Странная реакция для тридцатишестилетней женщины.
Но это лучше, чем плакать.
Хотя девочки должны плакать.
Все мы все равно — девочки, пусть даже у многих давно уже нет ни папы, ни мамы.
А у меня вот есть.
Даже папа.
Как оказалось, есть.
Будем надеяться, что есть.
Хотя нужен ли мне такой отец?
Если начать вырывать страницы по одной, то удовольствие можно продолжить.
Когда–то я так же вырывала страницы из школьной тетради.
А потом рвала на маленькие кусочки.
Очень маленькие.
Я сидела на кухне и рвала бумагу.
На бумаге были буквы, неуклюже выведенные мерзким фиолетовым цветом.
Это мне хорошо запомнилось — что именно фиолетовым.
Буквы складывались в слова, слова имели определенный смысл.
Они говорили о том, что я дрянь.
Сука.
Блядь.
Мальчик, который написал эти слова, знал, что такое «блядь», как прекрасно знал и то, что я ей не являюсь.
По крайней мере, пока.
На тот момент, когда он написал это слово.
Но я сидела на кухне, плакала и вырывала страницы из тетради.
А потом рвала их на маленькие кусочки.
И снова плакала, потому что девочки должны плакать.
Девушки тоже.
И женщины.
Молодые женщины, зрелые женщины, пожилые женщины.
Какая из них, интересно, я?
Молодая, зрелая или пожилая?
Думать об этом мне сейчас не интересно, мне интересно другое.
Пойти в его кабинет, подойти к его письменному столу.
Открыть нижний ящик.
Именно в такой последовательности — пойти, подойти, открыть.
А потом взять.
Нож.
Тот самый, в кожаном чехле, с рукояткой из кости какого–то животного. С лезвием не очень длинным, сантиметров в пятнадцать. Из блестящей стали, с уютным желобком для стока крови.
Пойти, подойти, открыть, взять.
Я не хочу вырывать страницы из книжки голыми руками, мне жаль моих пальцев, их мягких подушечек, которыми так хорошо пробегать по его груди, когда он лежит на спине, уставившись куда–то в потолок и думая — теперь–то я знаю это точно — явно не обо мне.
Как жаль и ногтей с маникюром.
Как жаль и того, что они не так длинны и остры, как тот самый нож, за которым мне надо пойти.
Хотя тогда это были бы уже не ногти, а когти. Оружие. Поддеваешь кожу в районе яремной вены, а потом легонько тянешь на себя. Кожа лопается, вслед за ней лопается вена, кровь брызжет в разные стороны и ты припадаешь к открытой ране на шее и пьешь, пьешь, пока не насытишься.