Ренегат

Хавелок Хардли

— Вы же уничтожаете людей, как вредных насекомых! — вырывается у меня, когда Кроу умолкает. — Жертвы — невинные люди. Ваши законы и программы…

— Ненависть, мисс Маверик, убивает не хуже скинутых бомб. — утверждает Кроу. — Самое худшее чувство в мире — умереть изнутри. Поэтому угомонитесь. А законы и программы предназначены всего лишь для улучшения здоровья нации. — взвинчивается Кроу. — Для очистки общества от сомнительных элементов.

— Вы убиваете невинных людей. — снова подчеркиваю я.

— Может быть… Иногда случаются ошибки и попадаются невинные. Я не могу этого отрицать. Но не все из них «чисты», — спокойно говорит Кроу, ухмыляясь, как будто я сказала что-то забавное. — Вы склонны

к преувеличению, и все принимаете в штыки.

— Я говорю то, что видела. — спешу заметить я.

— Вы слишком юны и недалекоглядны. Вы не понимаете, что мятежники, безработные и недоразвитые — калеки, неспособные самостоятельно передвигаться, хромые, безногие, безрукие, изувеченные при зачатии и в утробе, — это отбросы, бремя и рак нации. — Я в растерянности. Кроу снова поднимает руки, мол, спокойно и никаких резких движений, ведь я еще не закончил. — Но мы не избавляемся от них просто потому, что нам так захотелось. Для этого есть весомые причины. Одна из них: неизлечимо больных мы избавляем от мучений и боли, от ощущения собственной никчемности и ежедневных пыток. Поверьте, они подвергались им каждый день своей жизни. Они ненавидят свое беспомощное состояние. Они чувствуют себя обделенными, и яростно ненавидят это. Они умирают, просыпаясь. Они не могут изменить себя и свое положение. И нам этого никогда не понять. Для вас процедура элиминации кажется ужасной лишь потому, что вы здоровые и полноценные. Вы не были в их шкуре. И я настаиваю на том, что именно так должно быть — слабые должны спускаться в могилу первыми.

Я безмолвно размыкаю губы, безрезультатно пытаясь хоть что-то из себя выдавить.

— А как же бунтари? — спрашиваю я. — Они ведь не слабые и не калеки.

— Бунтари… Изменники… — искривляет полуухмылку Кроу. — Они вредят так же, как червь вредит плоду, проникая в него и точа его изнутри. Плод болеет и гниет. Больные люди не несут пользу обществу, поэтому мы их отделяем. И не существенно, какая это болезнь. — Кроу поднимается, недолго леденяще смотрит на меня и продолжает: — Когда я только пришел к власти, было много тех, кто сомневался во мне. Из-за них я сомневался в самом себе. Но, вскоре, они исчезли. Они ушли, поняв, что всегда были со мной согласны. Всегда.

Кроу становится позади кресла, сложив руки на мягкой спинке.

— Вы их убили, верно? — бросаю я прямо в лицо Кроу. — Так же, как убиваете всех инакомыслящих. И тех, кто разочаровался, больше не верит и находит программы жестокими и бессмысленными.

— Инакомыслие, — фыркает Кроу, — это болезнь, по симптомам напоминающая слабоумие. Инакомыслящие с невероятным и даже отталкивающим самопожертвованием считают своим долгом посеять зерна беспочвенных и ошибочных сомнений в головах других. И эти сомнения распространяются словно вирус. Вирус, сбивающий людей с истинного пути, заводящий в блуд и неверие. Он оккупирует умы каждого, у кого ослаблен иммунитет. И те начинают бунтовать, зазнаваться, свирепствовать и ущемлять других. Они будто представляют себя богами, вершащими судьбы других. Но мы имеем вакцину. — предупреждает Кроу. — Мы защищаем каждого гражданина этой страны от этого вируса. Ведь он опасен тем, что способен перерождаться во внутреннего, неискоренимого вредителя. Это наш долг и главная обязанность.

Мне тошно слушать Кроу. Для меня «чистая нация» — ничто иное, как нелепое учение, назойливая идея, не отличающаяся новизной. И, ее создание Касейбианом Кроу, — это еще одна и еще более неудачная попытка, чем всех предшественников. И я никогда не понимала и, наверно, уже никогда не пойму, как эта идея может быть настолько паразитарной. И, закравшись в чей-то ум, чтобы так его исказить.

— Я долго стоял перед лицом великой идеи и превратив ее в цель. — произносит

Кроу. — Хоть я все еще там стою, но теперь она кажется не столь отдаленной. И я не потерплю неверных в своих рядах. — угрожает Кроу. — Я знаю, что делать с предателями. И тот, кто разрушает мое дело, не устоит перед моим гневом.

Я таращусь в одну точку на стене, забыв, как дышать. Кроу устроил эту встречу, чтобы выяснить насколько я опасная. Но опасен он. У него подавляющая и непреодолимая нужда удовлетворить потребность во власти; он стремится, во что бы то ни стало, контролировать все и всех. Он сам создает условия, где он бесспорный и необходимый господин и все принадлежат ему. Эта идея окончательно овладела Кроу. Я в этом не сомневаюсь. Вряд ли он ясно понимает, что делает и во что оборачивается выполнения программ, каких оборотов набирают репрессии и как много невинных жертв. Да и вряд ли это его интересует. Он, как и все, окончательно погряз в своей вере — в единственной неоспоримой верности. Я боюсь представить, как далеко он шагнет.

— Все зарождается в несчастье, скорби. — утверждает Кроу после недолгого молчания. Он неотрывно и изучающе смотрит на меня. — Сомнения, вера, сила, борьба, страх… Их корни в горе. Я вижу боль и страх на вашем лице. Так было всегда. Для вас лучший способ защититься — бунтовать. А вы не хотите замечать, что вы глубоко несчастны. И ваше несчастье — червь, ваши сомнения — вирус. Вы больны, мисс Маверик. Вас необходимо лечить.

На малую долю секунды я перестаю видеть, слышать, теряю дар речи, способность трезво мыслить и перестаю чувствовать свое тело, как будто его разбил паралич. Сердце стучит о ребра, а желудок выкручивает и появляется вязкая тошнота. Как же ловко все Кроу обернул против меня, обвинил меня в вероотступничестве.

— Я позволю себе озвучить свои скромные выводы. — начинает Кроу. — Наш непоследовательный и эмоциональный разговор открыл для меня другие грани вашей личности, раньше невидимые мне.

— Да? — спрашиваю я, это единственно, что мне удается выговорить.

— Вы боритесь. Не со мной, а с собой. Вы тратите свои силы, жертвуете собой. И вас, как кислота, разъедает ненависть, злость и беспочвенная обида. Вы ищете виновника. Вы обвиняете меня в том, что ваша жизнь не такая, какую вы хотите. Многие люди живут гораздо хуже вас, но они вас не волнуют. Вас волную я, потому что вы придумали много глупых причин меня ненавидеть. И это замкнутый круг, из которого невозможно вырваться. А еще вы бредите правдой. Не приложу ума, что вы имеете в виду.

— То, что вы скрываете за Дугой. — огрызаюсь я, пятясь на Кроу исподлобья.

— Вы действительно думаете, что там процветает жизнь? — заливисто смеется Кроу. — Или что? Вы и ваш отец — одного дерева ягода. За Дугой царствует смерть, и ничего больше.

— Тогда снесите Дугу. — предлагаю я. — Откройте нам то, что там ничего нет.

— Это невозможно.

— Вы можете снести Дугу, но не хотите. — заявляю я.

— А вы ищете свободы?

— Да. — выдаю я неожиданно для себя. Кроу настораживается.

— Позвольте спросить, что есть свобода? — задается Кроу. — Что это? Где она? Может она внутри нас или лежит под ногами? Что если это понятие всего лишь гнусный, заводящий в блуд, вымысел?

— Нет! — отрезаю я в отчаянии.

— А вы думали об этом? Вы слишком долго и яростно гонитесь за тем, что существует лишь в воображении. Иначе уже бы ее поймали. — Кроу строго всматривается в меня. — Я считаю вас способным человеком, и я действительно хочу вам помочь.

Я ловлю каждое слово Кроу, впитывая их, как земля воду. А они обхватывают меня точно руками и сдавливают. Кроу все перекручивает. С ним невозможно говорить и мне необходимо выбраться — еще немного и я сломаюсь или потеряю рассудок.