Ренегат
Шрифт:
Когда я увидела его, он горел. Я натирала его мазями и поила отваром из лечебных трав. Невообразимый кошмар, перевернувший мое сознание верх тормашками, длился три дня. На четвертый, я проснулась и увидела рядом Люка — он безмятежно спал, больше не страдая жуткой горячкой. Но дело вовсе не в том, что я ему помогла или мамины лекарства, я боялась, что он умрет и это произойдет слишком рано. Мне не хотелось его потерять. И сейчас тоже не хочется.
— Пошли. — тихо произносит Люк. — У меня есть кое-что для тебя.
— Это «кое-что» очень-очень важное? И оно не может подождать?
— Ты
— Нет, поставь меня обратно. — требую я. Мне жутко неловко. Надо было самой пойти и не упрямствовать.
— Не бойся.
— Что? Я не боюсь! Думаешь, я совсем жалкая трусиха?
— Я этого не говорил.
Поднимаемся на третий этаж. Всю дорогу рука Люка лежит у меня на плечах, а он сам нашептывает мне на ухо не пойми что. А, войдя в его скромное жилище, он запирает дверь на замок, и просит сесть за обеденный стол, а сам идет к набитым разной техникой полкам. Из электрической печки вынимает тарелку полную запеченных куриных бедрышек с золотистой корочкой. Запах такой, что я не могу вытерпеть. Понятия не имею, сколько я не ела, но с удовольствием проглотила бы целого слона. Хватаю одно еще до того, как Люк ставит тарелку на стол, и краснею от стыда.
— Прости. — извиняюсь я. — Не удержалась.
— Это для тебя. — понимающе улыбается он. — Можешь брать сколько угодно и когда угодно.
— Я должна была подождать.
— Когда ты такой стала? — Он ставит на стол соус насыщенного красного цвета, зелень, хлебцы и две чашки горячего шоколада. Затем садится напротив.
— Какой «такой»? — интересуюсь я.
— Ты немного изменилась.
— С чего ты взял?
— Наблюдал за тобой. — просто отвечает Люк, и смущенно додает: — И ты меня еще ни разу не поцеловала.
— Эта я должна тебя целовать? — Он закрывает глаза. — Сколько раз я тебя просила, а ты… Ладно, ты еще просто не готов.
— Вот ты как?
— Что есть, то есть. — Я жадно смотрю на стол, и чувствую, что в желудке совсем пусто и это пустота кажется свинцовой. — То, мы празднуем мое возвращение?
— Ага. — кивает Люк.
— Ладно. С этим я точно справлюсь.
Больше не церемонюсь. Наедаюсь до отвала: быстро расправляюсь с курятиной, зеленью, хлебцами и напитком. Не ведаю, сколько я пробыла в отключке, но я здорово проголодалась. К тому же стала еще тоще, чем была.
Люк убирает со стола и повторно наполняет мою чашку. Затем нерешительно кладет на стол слегка изношенный бумажный конверт и медленно двигает его в мою сторону.
— Думаю, настало время отдать его тебе.
— Это то, о чем ты говорил? — Он согласно качает головой. — И что внутри?
— Посмотри.
Вынимаю из пожелтевшего пухлого конверта фотографии. В Богеме давно не пользуются пергаментом и тем более не делают фотографий, лишь специальными приборами сканируют лица. Смотрю один снимок за другим. На них запечатлен «старый» мир: многоэтажные дома, достающие до неба, поезда совсем не похожие на те, что в Богеме, горы, много людей, наряженных в разнообразные костюмы и даже в причудливые наряды. На нескольких снимках — удивительно большие водоемы.
— «Двадцать пятое июня две тысячи сорок пятый год», — читаю я вслух, недоумевая. — Что? Что это означает?
Неужели отец побывал далеко за Дугой за год до рождения Касс? Люк безмятежен. Почему он молчит, ничего не объясняет? Он видел эти фото? Что за глупый вопрос! Он мне их вручил. Спустя несколько секунд снимки кажутся иллюстрациями к рассказам отца, над которыми я всегда насмешничала. Он не стал бы подписываться под тем, что посчитал бы не важным или ложным. Снимкам не более двадцати лет. Не могут же его придуманные для нас, ребят, диковинные басни быть реальными, или могут? Нет, «старый» мир давно разрушен. Нам всегда так заявляли, а в доказательство показывали видео многочисленных войн и их последствий, и разрушения Великой войны. Она-то уничтожила все.
Но у меня в руках доказательства более весомые. И я не имею причин не верить отцу. Наверное, он сам сделал снимки, и кто-то неизвестный ему помогал. Вот, папа стоит у воды. И за его спиной не озеро, он на берегу моря или океана. Я никогда не видела настолько большой, необъятный водоем.
— Что это значит, Люк? — требовательно осведомляюсь я. — Объясни мне, пожалуйста. Ты что-то знаешь… — выдавливаю я, а в горле, будто комок застрял. Изучаю очередной фотоснимок: отец на весьма дивном параде, где лица людей и их одежда перепачканы разноцветными красками, но им весело, и они светятся счастьем, как лампочки.
— Эти фотографии сделаны твоим отцом, Харпер. — тихо говорит Люк, будто раскрывает самую большую в мире тайну, и касается моей руки.
— Где?
— За Дугой. В «старом» мире.
— Он уничтожен.
— Не обманывай себя. Ты всегда знала, что это не правда. Ведь так, Харпер?
Откладываю фото. Отец не врал и не выдумывал ничего из того, что рассказывал. Но я считала его фантастические небылицы всего лишь потешным вымыслом. Как же я ошибалась! Но Люк, когда я пересказывала их ему, внимательно слушал и не смеялся. Не может быть, чтобы он знал?
— Ты знал? — выпаливаю я, задыхаясь. — Ты знал об этом!
Он соглашается:
— Мне было тринадцать, когда твой отец пришел ко мне. Видимо, он посчитал меня достаточно взрослым, чтобы я воспринял все всерьез и поверил ему.
Наотрез отказываюсь верить в то, что слышу. Почему?! Почему отец пошел к нему? Почему Люку он поведал все раньше, чем мне?
— Почему ты мне не сказал? Почему молчал до сегодняшнего дня? — вытирая слезы, осведомляюсь я. Странно, я не чувствую ни боли, лишь сожалею, что не поверила в сказки папы.
— Вспомни себя, Харпер. — Люк сжимает мою руку в своей. — Ты сбежала бы за Дугу. Тебя бы поймали и казнили.
— Нет, ты ошибаешься. Меня бы не поймали.
— Хочешь сказать, что я плохо тебя знал? Это сейчас ты так думаешь, но тогда… — Голос Люка смягчается. — Я не хотел, чтобы все так произошло. Ты бы не послушалась.
— Тогда бы я не потратила три года жизни на поиски доказательств того, что за Дугой есть жизнь. Понимаешь? Я искала подтверждения, а они все это время были у тебя.