Ренегаты
Шрифт:
– Что же, уходи. Мне надо подумать. Отойти... от всего этого.
Утром за Ильдико никто не явился, но проснулась она от лёгкого шума за полой шатра. Справила необходимые нужды и вышла.
Весь лагерь был здесь. Выстроился на почтительном отдалении - впереди лучшие люди онгров, позади простые воины, сзади женщины, рабы, дети вперемешку. А совсем рядом - молодой муж с семью лучшими приятелями. И с подарками.
Бронзовая посуда с широким выпуклым узором. Трубы заморских тканей. Груды ожерелий и браслетов на подносе - работа дикарская, формы тяжелы, дурно гранённые
Вооружение благородного всадника - ей, кто может навредить противнику лишь по ошибке.
Муж с поклоном водружает на спутанные пряди Ильдико несуразное сооружение - это, оказывается, убор знатной женщины. Ну, по слухам, наблюдалось у наших прелестниц и кое-что похуже: бараньи рога, сахарные головы, кружевные башни.
Потом Ильдико подсаживают в стремя и заставляют проехать по кругу. Многие толкаются, рвутся вперёд - коснуться сапога или края одежды на счастье.
Брак завершён.
Первый день её замужества был и первым днём зимы. Закрутил ветер, повеяло близким снегом, вскоре явился и он сам. Похоронил то, что осталось от травы, сковал воду во рве.
– Вы не умеете оборонять крепости, - сказала она как-то Вирагу.
– Ты права, хотя немного в этом смыслишь, - ответил он.
– Не умеем. Тот, кто, подобно вашим воинам, закрывается в узком футляре, надеясь выдержать осаду, уже побеждён. Цепью можно перегородить улицу города или даже бухту перед ним, но спасёт ли это от мышей и рыб? Оттого народ онгров и не любит крепостей, в отличие от хенну.
– Тогда зачем тебе держать на спине эту обузу? Зачем вообще была вся эта кровь?
– Надеешься разозлить меня? Получить ответ?
– он рассмеялся незло, щёлкнул её по носу.
– А ты на что надеешься?
– переспросила Ильдико.
– Онгр слишком отважен, чтобы жить надеждой, - ответил Вираг. И надолго замолчал.
Тогда они уже поставили свой дом - новую палатку из дублёных шкур, двойных - мехом книзу, мехом кверху. Было там куда теплее, чем в сердце камня. Ночью спали бок о бок, днём Вираг объезжал в седле окрестности, лазил по стенам.
Новобрачная через неделю после ритуала догадалась, что беременна: крови не пришли, зато прорезался неуёмный аппетит. Джизелла попытался успокоить:
– В любом случае Вираг твоего ребёнка признает. Да и его это кровь - так наши старухи подгадали со днём женитьбы.
И посоветовал:
– Делать тебе будет почти что нечего. Учись-ка ты здешнему языку - не с одним мужем говорить придётся.
Брать слова и фразы приходилось из уст в уста - ничего "прикреплённого к бумаге" у онгров не водилось, да и Альгерда не много такого видела в своей жизни. Истинное обучение началось, когда Ильдико решила быть немой, наподобие грудного ребёнка, и не учиться онгрскому, а принимать его в себя без остатка.
Произошло чудо. Язык впитывался в Ильдико, словно вода в губку, дитя в чреве росло, будто от одного
"По существу, одной ночи хватило, чтобы переменить всё во мне: одеяние, природу души и саму веру", - с горечью думала юная женщина.
А кто она была сама? Иноземка Альги? Пришелица Алка? Однажды Ильдико, к своему стыду, проговорилась - и перед кем! Перед юнцом по имени Келемен, из тех, кто был с ними в свадебном шатре.
Как ни удивительно, Келемен не придал её словам особого значения.
– Не я один удивляюсь тебе, супруга моего клятвенного брата, - ответил он.
– С первого взгляда видно было, что у тебя нездешняя душа. Но тогда из каких земель ты пришла к нам - из тех, что выше, ниже или стоят вровень?
Ильдико едва распутала длинную тираду. Ответила не торопясь и стараясь, чтобы её поняли:
– Мы с тобой говорили, что невеста - ещё из чужого народа, жена - уже из твоего. Но давным-давно я видела во сне, будто ради одной меня уничтожили страну великих башен и необозримых городов и бросили сюда, как в бездну, оставив мне только дремлющую память и дав знание языка черноволосых. Кажется, тот мир был далеко впереди нынешнего - это мир наших эгиеди, детей и детей наших детей.
Келемен посмотрел ей в лицо серьёзно и с некоей боязнью:
– Если ты говоришь правду и видишь правду, а не заблуждаешься насчёт себя - у тебя должна быть поистине великая цель.
Тот же Келемен без тени сомнения предложил обучить - если не тяжёлой сабле, то хотя бы тонкому кинжалу, который сам раньше и подогнал по женской руке. И ездить верхом - авось дитя изнутри не выронишь, сроду такого у наших жён не бывало.
Снег означает покой. Так говорил Келемен, так день ото дня повторял и Вираг. Те, кто успел осесть на землю, держат осаду в своих тёплых домах и проедают летние запасы. Кочевники отгоняют скот и лошадей кормиться в места, где трава погуще и снег помягче, а сами укрываются на крутых берегах рек и у склона холмов. Войны зимой не бывает. Хенну не придут.
Снег означает согласие. Черноволосые мужчины брали за себя рыжекосых вдов, их женщины выходили за тех, на чьи головы бросали камни и лили кипяток. "То не подлость и не предательство, - говорила себе Ильдико, - но закон неумолимой жизни, которая длится несмотря ни на что".
Всё меньше времени проводил её супруг в шатре, всё больше - в окрестностях замка. На смену ему незаметно внедрялся Джизелла - приносил забавные подарки самой Ильдико и её будущему младенцу: мастерил из сущей чепухи.
Когда Ильдико обучилась сносно держаться в седле и ей, наконец, разрешили выезжать верхом за пределы стен, именно Джиза выбрала она в спутники.
Нарядная кобылка игриво поматывала головой и хвостом, но шла аккуратной иноходью. Студёный ветерок отдувал в сторону тесные запахи человеческого жилья, приносил с горных отрогов иные: корья, смолы, вольного зверя.
Через ров прямо по льду был переброшен мост - не подъёмный, а плавучий, из толстых брусьев, положенных на лёд и закреплённых на берегу огромными "шпильками" из цельных стволов осины. Её спутник сразу взял влево, желая обогнуть крепость.