Ренегаты
Шрифт:
– Послушай, это даже не смешно, - ответила ему воскресшая Алка.
– Быть рабой и подстилкой у дикаря, терпеть домогательства, ещё и личико прикрывать концом чалмы, как ваши бабы делают? Да я умру лучше.
– Умрёшь, - с напором ответил Джиз.
– Позорной и недостойной смертью. За тобой числится долг, а наш народ такого не терпит. Была бы ты простой девчонкой - без затей приняли бы в круг. Но твоя семья держала эти стены. И сама ты - воин.
– Я даже не умею драться как следует.
– Оно и видно, - сказал трансвестит с юмором.
–
Разумеется, Альгерда согласилась. Или то была уже Ильдико?
Женщины - целая стая бестолково кудахчущих куриц - перевернули их палатку вверх дном, принесли и расстелили дорогой ковёр. Поставили бронзовый кувшин и глубокую миску, раздели Ильдико донага и в первый раз за время плена как следует оттёрли от грязи шершавыми влажными тряпками. С великим трудом расчесали косу, натёрли жиром, чтобы пряди лучше скользили, переплели широкими газовыми шарфами так, что натуральный каштановый цвет весь оказался внутри. Нарядили в женское - голубая атласная рубаха, шаровары, алый с золотом парчовый халат. Обули в красные сапоги. Поверх всего накинули фату.
И вручили "названым отцам".
– Ты не бойся - обряд здесь короткий. Говорить ничего не надо, сватья всё скажут и куда надо надавят, в смысле встать-сесть. Кормиться с церемонией тоже, за жениха с невестой гости кушают, - скороговоркой наставлял её Джиз.
– Первая ночь - ну, ты, я думаю, не забыла в плену, как это бывает с мужчиной.
Алке было меньше двадцати, когда её унесло в этот сволочной мир, и родители воспитывали девушку в строгости. Альгерду, невзирая на немалые для знатной девицы лета, боготворили все, но ей самой отчего-то не приходило в голову разменять золотой на медные гроши.
– Джиз, - прошептала она сквозь покров, - я думала, ваше племя ценит, когда невеста бережёт себя для суженого. У нас так.
– Вот ведь шатан, - процедил он, - погоди.
Вокруг неё, слепой и почти оглохшей, закружились, зашелестели голоса. Тарабарщина достигла пика - и сорвалась вниз.
– Слушай, Ильдико, - снова заговорил с ней Джизелла.
– Это плохо, что твоё девство не нарушено. Снимать печать и без того дело рискованное и опасное. Тем более ты владеешь сталью и знаешь мощные заговоры, а это верная гибель суженому, хочешь ты того или не хочешь. Но и поворотить назад уже нельзя. Больше сказать не имею права. Прими всё как есть и терпи.
Обряд показался ей таким же примитивным, как и вся здешняя жизнь. Ильдико подвели к жениху, который дотронулся до неё обрубком, запелёнутым в гладкий шёлк, будто предъявляя своё право, и сомкнули пальцы невестиной правой руки поверх этой гладкости. Подвели обоих к порогу свадебного шатра и показали, как переступить через порог, чтобы его не коснуться.
Пылко горело пламя. Невесту отделили от жениха, совлекли покрывало, всунули в одну руку
Из другой баклаги, побольше, выпили люди, передавая по кругу.
Костёр вспыхнул - приугас - восстал с новой силой, озаряя лица. За спиной девушки слышалось осторожное движение.
Шатёр почти опустел. Музыка смолкла. Ильдико повернулась к мужу...
И тут крепкие молодые руки - а их было много, слишком много!
– подняли её, перенесли через огонь и бережно опрокинули на покрышку из мягкой кожи. Развернули полы халата, остриё ножа скользнуло, порвав слои тончайшей материи. Ладонь легла на губы, четыре других - сдавили запястья и щиколотки.
А потом пленницу взяли. Раз, другой, третий - бесконечное множество. Каждый из насильников уносил на себе каплю крови, частицу её плоти. И добавлял крупицу боли к безмерному унижению. Живые тиски сменяли друг друга.
Пока не отпустили совсем: беззвучно плачущую, с истерзанной душой.
Снова загорелось пламя - от дуновения ветра. Живые тени скользнули за полог.
Тёмный силуэт наклонился над ней, глаза мужчины - чёрный зрачок на фоне чёрной радужки - казались без дна.
Вираг расправил на ней одежду, перенёс на чистое.
– Чегелед, - в голосе звучали странные интонации, незнакомый акцент.
– Любимая. Никто не желал плохого ни тебе, ни мне. Скверна снята с тебя - так положено, чтобы твои боль и страх уподобились прежним моим и ты стала мне подобна. Утром ты сможешь властвовать. Сможешь меня убить, если будет твоя воля. Но дай мне довершить начатое моими побратимами: без этого все труды будут напрасны.
Ильдико не пошевелилась, когда он лёг на неё, проник и задвигался - осторожно, пытаясь не причинить новой боли. Причиняя нечто другое, неведомое, чему не могли научить никакие вольные игры со сверстниками.
Ибо на самом дне ужаса прячется наслаждение.
После того, как семя излилось в неё, Вираг перекатился на спину, провёл по волосам юной женщины пальцами невредимой руки.
– Ты понимаешь речь тех, кто в долине, - спросила она чужим голосом.
– У долинников совсем лёгкий язык против онгрского. Если хочешь, чтобы твоим новым домом стали горы, научись слушать, что они говорят.
– Что ваши делают там, далеко внизу?
– Ищут места для оседлой жизни.
– Так же точно, как здесь?
Он резко засмеялся:
– Нет, надеюсь. Вот вы кичитесь своим знанием, своими книгами, песнями и музыкой. А за вашей спиной иной мир. Дикий, как и мы. Но не более дикий, чем мы сами. Оружие иногда - хорошее средство добиться мира, не уничтожая. Ты знала?
– Я знаю лишь исходящее от вас зло.
– Те, кто творит зло, нередко сами не злы. Они обыкновенные. Так тебе надо, чтобы я остался здесь или ушёл?
– О своём имени я знаю. Что означает твоё?
– Цветок. Такие появляются перед самым снегом, когда остальное вянет и отцветает.