Ренуар
Шрифт:
Глава одиннадцатая
ДАР КАЙБОТТА
Одиннадцатого марта 1894 года Ренуар проинформировал главу Департамента изящных искусств Анри Ружона о последней воле Гюстава Кайботта. Ренуар знал, чем он обязан этому чиновнику. Ведь именно Ружон в 1892 году сделал первую покупку его картины для государства. Он был неплохим, здравомыслящим человеком, но в вопросах искусства придерживался весьма консервативных взглядов.
А авторы шестидесяти полотен завещанной Кайботтом коллекции не относились к числу тех художников, чей талант Ружон мог бы безоговорочно признать. Чтобы комиссия Департамента изящных искусств могла ознакомиться с картинами, привезёнными в основном из Пти-Женвилье, Ренуар развесил их в мастерской, специально арендованной на бульваре Клиши, дом 11. Переговоры между Ренуаром и Ружоном были напряжёнными… Позже художник признался Воллару: «Ружон считал приемлемыми полотна Дега и Мане, хотя и не все, он отклонил одну или две картины… Моя живопись, напротив, вызывала у него беспокойство, чего он не пытался скрыть. Единственной моей картиной, которую он согласился принять, была “Мулен де ла Галетт”, потому что там фигурировал Жервекс. Ружон рассматривал
Ренуар стал сомневаться в успехе переговоров с Ружоном ещё больше, так как 19 марта, в тот день, когда комиссия должна была рассматривать коллекцию Кайботта, проходил аукцион, на который была выставлена коллекции Теодора Дюре, оказавшегося в стеснённых обстоятельствах. Распродажа картин за смехотворные деньги могла бы поставить под угрозу признание ценности дара Кайботта. Но в каталоге коллекции Дюре было восемь работ Дега, шесть картин Моне и столько же Мане, три произведения Сислея, несколько работ Ренуара и Сезанна, четыре полотна Писсарро. Завершали каталог картины Берты Моризо и Уистлера. За два дня до аукциона, во время обеда у Берты Моризо Дега, Малларме, Ренуар и другие друзья дома только и говорили об этой распродаже. Дега был весь вечер «очень весел и любезен», что бывает крайне редко, как отметила в своём дневнике Жюли Мане. Однако он побелел от гнева во время посещения выставки и высказал своё возмущение Дюре. По мнению Дега, эта распродажа была недостойной спекуляцией: «Вы потеряете наше уважение и не заработаете денег». Хотя Ренуар считал, что гнев Дега обоснован, он не хотел, чтобы распродажа провалилась. Ведь её неудача лишит его аргументов в разговоре с Ружоном. К тому же эфемерной становилась надежда на то, что его картины отныне будут продаваться за такую же приличную цену, которую недавно Дюран-Рюэль выручил за несколько его полотен. На продажу были выставлены две работы Ренуара. Их отметила в дневнике Жюли Мане: «Две картины Ренуара очень хороши — пейзаж и причёсывающаяся обнажённая. Сколько грации в этой фигуре, восхитительная головка, а все тона настолько изысканные, насколько и приятные».
Вечером 19 марта Ренуар, наконец, успокоился. Хотя цены на аукционе не поднялись слишком высоко, они, по крайней мере, не были ничтожными, разочаровывающими. Особенно приободрило Ренуара то, что Ружон приобрёл для государства картину Берты Моризо «Молодая девушка на балу».Она была оценена в 4500 франков. А продажа трёх холстов Сезанна, оценённых от 600 до 800 франков, побудила критика Гюстава Жеффруа дать комментарий в номере «Ле Журналь» от 25 марта 1894 года. 20 марта Консультативный комитет национальных музеев решил принять коллекцию Кайботта для размещения в Люксембургском музее. Узнав об этом, академики пришли в ярость. Члены Института Франции гневно выступили в «Ле Журналь дез артист» 8 и 15 апреля. Один из художников Академии изящных искусств, Леконт дю'Нуй, выразил обеспокоенность, что молодые люди перестанут серьёзно работать, увидев подобные картины в Люксембургском музее. А Жером с огорчением констатировал, что наступил век анархии и слабоумия и что только в случае огромного морального упадка государство может принять подобное «дерьмо»…
На этом полемика не закончилась. Дело в том, что пока было высказано всего лишь принципиальное согласие принять дар Кайботта. Ружон и члены комиссии настаивали на том, что они выберут из коллекции наиболее интересные работы. К тому же, если результаты распродажи коллекции Дюре ослабили их возражения, то после торгов, на которые была выставлена коллекция Танги, они стали сопротивляться с новой силой. Жюльен Франсуа Танги тоже ушёл из жизни в феврале этого года. Октав Мирбо посвятил его памяти некролог, опубликованный в «Л’Эхо де Пари» 13 февраля 1894 года. Лишь очень немногим имя Танги о чём-нибудь напоминало… Танги, бретонец, родившийся в Сен'Бриеке в 1825 году, был скромным торговцем красками. Во время Парижской коммуны он вступил в отряд коммунаров, после разгрома Коммуны был арестован, осуждён, заключён в лагерь Сатори, 95 а затем сослан в Брест. Благодаря вмешательству депутата муниципального совета Девятого округа Парижа Жоббе-Дюваля он был помилован в 1873 году. Вернувшись в столицу в 1875 году, Танги открыл небольшую лавку на улице Клозель, дом 14. Прошло несколько лет, и он перебрался на противоположную сторону улицы, в дом 9, где торговал красками. Танги был на редкость добрым человеком, влюблённым в искусство. Несмотря на то, что жил он очень скромно, он всегда старался помочь молодым художникам. И хотя, в отличие от Кайботта, Танги никогда не владел состоянием, он занял в памяти Ренуара и его друзей не менее важное место. Октав Мирбо вспоминал: «История его скромной и честной жизни неразделима с историей группы импрессионистов, давшей прекрасных художников, замечательных представителей современного искусства. В истории импрессионизма папаша Танги занимает особое место. Он стал торговцем красками на улице Клозель в крошечной лавке, хорошо известной любителям парижских достопримечательностей. В витрине можно было увидеть работы Сезанна, Ван Гога, Гогена; а прежде, уже достаточно давно, — Клода Моне, Писсарро, Ренуара». Из года в год, начав ещё перед войной 1870 года, папаша Танги посвящал понедельник Сислею, вторник Ренуару, среду Писсарро, четверг Моне, пятницу Базилю, а субботу — Йонкинду. Распродажа его коллекции была назначена на начало июня. Мирбо отметил в своей статье: «Самой огромной радостью в его жизни был успех художников, которых он поддерживал. Когда каждый из них добивался признания, можно было сказать, что это и его личный успех». Только бы результаты продажи подтвердили это, лишив тем самым комиссию Департамента изящных искусств аргументов!..
95
Сатори — местность в трёх километрах к юго-западу от Версаля, где располагались военные лагеря и проводились манёвры, а после
А в настоящий момент Марсиаль Кайботт занимался подготовкой всех необходимых документов, подтверждающих дар его брата Гюстава.
Ренуар, снова страдающий от приступов ревматизма, уезжает в Сен-Шама, где живёт в апреле в отеле «Де ла Круа-Бланш». Он надеется, что климат и заботы врачей принесут ему облегчение. По пути он ненадолго заезжает в Истр. Сен-Шама очаровал Ренуара. В одном из писем он утверждает: «Это самый красивый уголок на Земле. Здесь сочетаются в одном месте Италия, Греция и Батиньоль, да ещё в придачу море». И всё же он покидает этот чудный уголок и едет в Болье, где останавливается на вилле «Квинсе». Там он напряжённо работает, пишет много этюдов. Позже он рассказывал Галлимару, что особый свет на побережье вызывал неожиданные эффекты, которые его кисть запечатлела в одном из пейзажей: «Я смог оценить это, только когда вернулся в Париж и увидел его при нормальном освещении…»
Когда Ренуар узнал о том, что государство приняло в дар картину Кайботта «Паркетчики», он написал 5 мая благодарственное письмо Ружону, а два дня спустя — министру народного просвещения, религии и изящных искусств. Он сожалел о том, что не смог посетить ретроспективную выставку работ Кайботта, организованную Дюран-Рюэлем. «Паркетчики»— единственная из 122 картин на выставке, к которой была прикреплена табличка «Люксембургский музей». Хотя «Паркетчики»были приняты, судьба всех остальных картин из коллекции Кайботта оставалась пока неясной…
Одиннадцатого мая Марсиаль Кайботт узнал о намерениях официальных лиц. Ружон, не учитывая решение Консультационного комитета, сообщил ему, что коллекция Кайботта слишком велика. Необходимо выбрать лишь некоторое число полотен. Под чьим давлением Ружон был вынужден принять подобное решение? И было ли действительно необходимо оказать давление на Ружона, неуловимого и лицемерного, чтобы он принял его?
Ренуар, всё ещё находившийся на юге, прочёл в «Ле Мерюор де Франс» статью критика Камиля Моклера: «Я решил, месье, выразить негодование по поводу импрессионистов, потому что в настоящее время они продают свои работы, и поэтому можно, не причиняя им материального ущерба, осуждать их искусство. Эти художники живут теперь вполне комфортабельно, и я не вижу причины, по которой можно было бы стесняться напомнить им, что они не изобрели живопись, что уродство не заменяет значительность содержания, что рисунок не является излишним и что символ — это вещь, которую они вообще не понимают». Если Моклер считает возможным утверждать, что картины импрессионистов теперь продаются и поэтому на них можно нападать, не причиняя вреда их репутации, то он, очевидно, лучше осведомлён, чем Ренуар. По мнению Ренуара, начатая импрессионистами борьба далека от завершения… Заявления Моклера свидетельствовали об очевидной недобросовестности автора, притворявшегося, что он не знает о плачевных результатах распродажи коллекции Танги в начале июня. Несмотря на то, что в коллекции были собраны работы Моне, Сёра, Ренуара, Бернара, Писсарро, Синьяка, Моризо и Дюбуа-Пилле, результаты торгов были разочаровывающие — 14 261 франк за всё… «Ферма»Сезанна была оценена в 145 франков. Самая «дорогая» из шести картин Сезанна была продана за 215 франков Амбруазу Воллару, а всего он купил пять работ Сезанна на общую сумму в 900 франков… которых у него не было. Оценщик отказался принять задаток в 300 франков и предложил Воллару заплатить общую сумму позже…
В августе Ренуар почувствовал себя лучше, ревматические боли ослабли, и он решил, наконец, принять приглашение Галлимара посетить его на вилле «Люси» недалеко от Довиля. Но он был вынужден ответить отказом на следующее приглашение — от Берты Моризо, которая ждала его в Бретани. Ему нужно было срочно вернуться в Париж.
Алина должна была рожать. В преддверии этого события она пригласила приехать в Париж из Эссуа свою кузину Габриель. Алина рассчитывала, что Габриель будет присматривать за малышом и играть с ним. А уход и кормление младенца она не собиралась доверять никому. Пятнадцатилетняя Габриель ещё никогда не покидала Эссуа. Она бы заблудилась в Париже, если бы Алина не встретила её на Восточном вокзале. А Ренуар, вернувшись из Нормандии, быстро оценил, что Габриель может стать отличной моделью…
Пятнадцатого сентября, вскоре после полуночи, акушерка в одной из комнат «Замка туманов» приняла роды и показала Алине её младенца. Это был мальчик. И Алина, взглянув на него, воскликнула: «О боже, какой же он уродливый! Унесите его от меня!» Мнение Ренуара было не более радостным: «Какой рот! Настоящая печь! Да он будет обжорой!» И только Габриель, которую никто не спрашивал, прошептала: «А я нахожу его красивым!»
Приезд Габриель и рождение второго сына заставило Ренуаров перераспределить комнаты в доме. Все они были оформлены одинаково: стены выкрашены в белый цвет, а двери — в серый. Ренуар потребовал, чтобы серую краску готовили с жжёной костью, а не с персиковой чёрной. Он считал, что персиковая чёрная краска придаёт серому цвету голубоватый оттенок. В вестибюле на первом этаже дверь налево вела в гостиную, а направо — в столовую, которую Ренуар украсил мифологическими сюжетами. В самом конце коридора находились кухня и буфетная. Комната Габриель располагалась на втором этаже над кухней, а над буфетной была ванная, где на мраморных туалетных столиках стояли тазы для умывания, а ванну принимали в цинковых лоханях. Комната Алины была над гостиной, а напротив — комната Пьера. Ренуар спал на третьем этаже, где располагалась также комната для гостей.
Габриель оказалась очень бойкой девушкой, она быстро освоилась на новом месте. Она была счастлива, когда обнаружила около дома сад, в котором не было навоза. Габриель с любовью занималась Жаном, всё время брала его на руки, несмотря на замечания Алины. Она быстро исследовала район «маки» — густых зарослей, где можно было собирать улиток. Там среди колючих кустов боярышника и шиповника ютились бараки и хибары из досок и брезента. Она быстро перезнакомилась со всеми в округе, от торговки рыбой Жозефины до поэта Биби ла Пюре. Постепенно каждодневная жизнь в семье Ренуаров обрела порядок и нормальный ритм, что позволило Ренуару писать без устали. Вне всякого сомнения, он мог бы снова повторить эти фразы, написанные им четыре года назад одному из друзей: «Как только оказываешься заключённым в четырёх стенах мастерской — забываешь обо всём, и лишь самое лёгкое воспоминание о природе полезно».