Репортёр
Шрифт:
– Это работа еще моего деда, – приветливая старушка поспешила все объяснить гостям. – Он был большой мастер, все делал сам. Он, как и все мы, тоже работал на мельнице, только кроме муки имел там свою пилораму, распиливал бревна на доски, сушил и делал из них прекрасную мебель. К нему даже из городов приезжали, чтобы что-то заказать. Меня еще на свете не было, когда он этот шкаф смастерил – специально к моему появлению на свет. Поэтому я очень дорожу этим подарком. Люди стараются вместе с жизнью менять и мебель, а этот шкаф – дедушкина память – всю жизнь
И она провела ладонью по его матовой поверхности.
Ничего не поняв, Аслан и Алексей переглянулись, а потом вопросительно посмотрели на Марту.
– Гости – иностранцы, – Марта только сейчас начала объяснить ситуацию бабушке, обращаясь к ней почти на самое ухо. – Русские.
– Русские? – та изумленно посмотрела на обоих.
– Особенно я, – хмыкнул под нос Аслан.
– В этом доме русские были. В конце войны, когда шли на Прагу. Весной 45-го. Больших боев у нас тут не было. Немцы вечером ушли, а утром пришли русские. Солдат разместили в школе, а офицеры жили по домам. Два офицера остановились у нас, даже какие-то важные совещания тут проводили.
– Ну и как, не обижали? Не хулиганили? – через Марту спросил Аслан.
– Нет, что нас обижать? – улыбнулась бабушка. – Мы люди деревенские, простые. Нам воевать некогда. Земля не для войны Богом создана. Они тоже недолго были здесь. Чем смогли – тем угостили их. Один даже стал ухаживать за мной. Я ведь не всегда была такой старенькой.
– Интересно, – оживилась Марта, – об этом ты мне никогда не рассказывала. Ну-ка, поподробнее, пожалуйста, о своем романе с русским офицером. Во мне, случаем, не течет русская кровь?
Та добродушно рассмеялась.
– С твоим дедушкой мы поженились уже после войны. Так что не беспокойся насчет своего происхождения. Хотя с тем русским у нас были очень красивые романтичные отношения. Он дарил мне каждый день цветы, читал русских поэтов, хотя я мало что понимала. Так, отдельные похожие слова. Но «я тебя люблю» по-русски я запомнила на всю жизнь. Такое не забывается. А звали его Алексей. Алёша…
При этих словах бабушка о чем-то вздохнула, обняв Марту.
– О чем это она? – сразу поинтересовался Алексей, услышав свое имя и знакомые русские слова–признания в любви.
– Так, – уклончиво ответила Марта, пряча улыбку, – бабушка кое-что вспомнила. Мне это трудно перевести. Кстати, как звали твоего дедушку?
– Как и меня. Алексеем. Алексеем Федоровичем. Меня в его честь назвали. А что?
– Да так, – снова ушла от прямого ответа Марта. – И он, наверное, воевал?
– Что значит «наверное»? Конечно, воевал, как все мужчины его возраста, когда шла война с немцами. И не просто воевал, а всю войну прошел – от самого Сталинграда до Праги. Вся грудь в боевых наградах.
– До Праги? – изумилась Марта.
– До Праги. Не американцы ж ее освобождали, а наши войска. Или теперь историю по-другому пишут? Может, они еще Русь крестили и Москву строили?
– Pockej, – Марта не ответила на его шутку и снова обратилась к бабушке:
– И долго они были твоими
– Я ж говорю: недолго, около месяца. Потом их часть пошла дальше, и мы больше не виделись.
Марта обняла бабушку и, хитро прищурив глаза, спросила:
– А его фотографий у тебя, случаем, не осталось? Раз ты помнишь, как по-русски «я тебя люблю», то, может, и фотографии помнишь, где лежат?
– Нет, ничего не осталось. Ни фотографий, ни писем, хотя он поначалу писал. Много писал, хотя я ничего в тех письмах не понимала. Только картинки рассматривала: цветочки, сердечки разные… Может, ранили его потом. Может, убили. Война есть война. Одно горе и слезы от нее…
Не выпуская бабушку из объятий, Марта тихо, но так, чтобы она услышала, спросила ее на само ухо:
– А из этих русских на твоего друга никто не похож?
Снова внимательно глянув на обоих, она так же тихо ответила:
– Вот этот русый – даже очень…
И кивнула на Алексея. Марта оторопело посмотрела на него. Догадавшись по нескольким фразам, о чем речь, Аслан рассмеялся, обняв своего друга:
– Что, бедный родственничек, попался? Не зря я спросил, освободители не хулиганили здесь, пока шли на Прагу? Им ведь только дай волю. Все равно, что заставить козла стеречь капусту.
– Ой, только не надо ля–ля, – Алексей отмахнулся от Аслана, – надо еще разобраться, нет ли у тебя европейской родни в Австрии, Германии, Польше или еще где-нибудь.
– А чего разбираться? Могу сразу заверить: нет! Мы хоть и не безгрешные ангелы, но у нас на счет этого подозрения железное алиби: в 44–м году всех чеченцев с ингушами сослали очень далеко от тех мест, где гремели бои.
– Как сослали? – тут же переспросила Марта, забыв о своем разговоре с бабушкой. – За что?
– За то, что мы, якобы, помогали немцам. Хотя мы помогали им так же, как китайцам – делать их культурную революцию.
– И что?... – Марта не знала, как и о чем спросить дальше.
– И все. Посадили весь народ в теплушки – вагоны такие, в которых скот возят – и погнали за тысячи километров от родины. Всех погнали – от младенцев до стариков и старух. Под конвоем, чтобы никто не убежал. Даже тех вайнахов, кто воевал на фронтах, тоже отозвали и сослали. Как врагов народа.
– Боже, – прошептала Марта, – я ничего об этом не знаю.
– А зачем об этом знать? В нашей стране об этом не любили говорить. И до сих пор не любят. Тем более про геноцид. Какой геноцид? Самое гуманное государство, где так вольно дышит человек. Как будто ничего и не было: десятков тысяч трупов, унижений, издевательств… Когда есть враг – есть и спаситель Отечества. А когда врага нет – его придумывают. Ну, чтобы спасителю легче было осуществлять свою миссию. На трупах своего же народа. Так было и, наверное, еще долго будет. Я, кстати, тоже родился на чужой земле – там, куда сослали весь мой народ. Так что, дорогая Марта, Алексей в какой-то мере прав: репортеры нам еще долго будут нужны. Чтобы никто не имел права забыть о том, что было.