Репрессированная книга: истоки явления
Шрифт:
Обратимся к спискам «вредных» книг. Списки эти охватывали: беллетристику — «лубочные» книжки, в том числе издания Сытина, выпуски «бульварных романов» («Авантюрист Казанова», «Нат Пинкертон», «Пещера Лехтвейса»), «уголовные романы» (в том числе сочинения Габорио), а также поименный (56 фамилий) список авторов, в числе которых Арк. Аверченко, Б. Алмазов, кн. Бебутова (с пометкой: «все» [сочинения]), А. Вербицкая, Б. Маркевич, («все»), Всеволод Соловьев («все»). В этой тематике, среди этих авторов нет, конечно, «классиков», по крайней мере по стандартам того времени. Удар наносился по развлекательной литературе: ничто не должно отвлекать «рабочих и крестьян» от классовой борьбы.
Особое внимание уделялось изъятию литературы «вредной» для детей. Список «книг, подлежащих изъятию из детских библиотек», включал сказки, повести и рассказы, журналы для детей. В нем было 20 названий сказок и шесть названий журналов («В школе и дома», «Галчонок», «Доброе утро»). Народная мудрость и проповедь добра были чужды, как видно, составителям этих списков.
Но был и другой — явно не высказываемый — мотив. Оказывается, сказки плохи тем, что в них проповедуется… мистика, которая «отравляет ребят». Н. К. Крупская прямо сказала на конференции работников детских библиотек в 1927 г.: «Мы ратуем против сказок […] Я прочитала,
78
Крупская Н. К. О детской библиотеке и детской книге. Н. К. Крупская. О культурно просветительной работе: Избранные статьи и речи. — М., 1969, с. 107–108.
Люди старшего поколения во многом воспитывались на исторической (иностранной!) беллетристике — Вальтер Скотт, Фенимор Купер, Александр Дюма-отец… Кто из нас не знает эти имена! А многие ли из тех, кто рос в 1930-1960-е гг., помнят имена классиков русской исторической беллетристики?! Неужели в России был единственный признанный исторический беллетрист — И. И. Лажечников?
Оказывается нет. От нескольких поколений были утаены произведения крупных русских исторических романистов — Вс. Соловьева, Дм. Мережковского и др. К «Инструкции» 1924 года был приложен список книг (очевидно, с точки зрения Крупской, «дезорганизующих» и «вредных») «по истории и исторической беллетристике», включавший 51 позицию. Почти все это были книги из русской и славянской истории — их тематика простиралась от св. Кирилла и Мефодия, Владимира Святого до Севастопольской обороны и освобождения Болгарии; пункт 31 требовал изъятия «всех сочинений» известного историка П. Н. Полевого.
Сопоставление этого списка со списком детских сказок — почти сплошь русских, подводит к выводу: в «Инструкции» нашла выражение (не декларируемая явно) борьба с русским патриотизмом. Впрочем, это и естественно: во времена коммунистического переворота и гражданской войны слово «патриот» (однозначно понимавшееся как русский патриот) в устах большевиков было синонимом выражения «контрреволюционер», «буржуй», «беляк» и т. п.
Любопытны попытки «оправдания» политики библиотечной чистки, которые предпринял А. Покровский. В своей уже цитировавшейся статье он высказал взгляд, что «в сущности нет книг вполне плохих и нет книг вполне хороших. Есть книги сравнительно плохие и сравнительно хорошие; […] почти каждая книга плоха, и хороша — в зависимости от цели». [79] Очевидно, что это был явно «непартийный» взгляд. Получалось, что, с одной стороны, у «фидеистов», которых так неистово клеймил В. И. Ленин, могло быть что-то хорошее, с другой же стороны, что книги марксистских классиков и политические документы компартии могут быть «не вполне хороши». Подобный подход не мог не получить отпор со стороны официальных идеологов, и его сделала сама Крупская, когда в упоминавшейся выше статье в «Правде» писала — по поводу другой статьи А. Покровского, в которой он высказывался по вопросам религии, — что ее автор «жестоко ошибается», защищая «религию, которая вполне свободна от суеверий насчет вмешательства высших сил в дела нашего мира». [80] Впрочем, нашлись куда большие ревнители дела библиотечной «чистки», прямо выступившие против взгляда, будто «нет книг вполне плохих, и нет книг вполне хороших». Так, некто Б. Бажанов противопоставил этому взгляду четкий классовый подход: «Книги в работе с читателем нужно оценивать не по признакам занимательности, художественности и т. д. — классовая идеология книги — вот мерило ее доброкачественности», ибо «внеклассовая книга — такое же недоразумение, как и пресловутая „беспартийная печать“». «Оценивая книги, — утверждал он, — надо руководствоваться тем, насколько их идеология удовлетворяет целям классового воспитания читателя». [81] Другой такого же пошиба специалист по «очистке» обвинил Покровского в том, что он сидит «между двух стульев», так как у него де «из-под плаща социализма» выпирает «неуклюжая либеральная эклектика». [82] Эта статья Г. Беуса была напечатана в номере 2–3 «Красного библиотекаря»; следующий номер начинался статьей того же Беуса («Классовое в библиотечном деле») — но (!) за ней была помещена обширная статья критикуемого им А. Покровского «Директивы Ленина. Важность библиотеки в Советской Республике». По-видимому, у Покровского были влиятельные покровители, не дававшие воли его критикам. Тем более интересно присмотреться к позиции этого советского книговеда.
79
Покровский А. Указ соч., с. 13 (курсив мой — Б. Б.).
80
Вульф Б. Д. Указ. соч.
81
Бажанов В. К очистке библиотек. Красный библиотекарь, 1924, № 2–3 (5–6), с. 32, 34 (курсив мой — Б. Б.).
82
Беус Г. Между двух стульев. Красный библиотекарь, 1924, № 2–3 (5–6), с. 37.
Посмотрим, как А. Покровский иллюстрирует «не вполне плохие» книги. Таковы, оказывается, сочинения Пушкина — его книги «ярко монархические, аристократические и милитарные», но они «нам нужны для развития и удовлетворения художественного вкуса читателей». Нужна, по Покровскому, и такая «барская старозаветная и, вдобавок, окрашенная православной религиозностью вещь, как „Дворянское гнездо“ Тургенева». [83]
Нет сомнения, что здесь выражена не индивидуальная позиция автора цитируемой статьи, а самая что ни на есть партийно-коммунистическая установка того времени. И если вспомнить, что его статья должна была служить разъяснению «инструкции» 1924 года, то станет ясной цена
83
Красный библиотекарь, 1923, № 1, с.18.
84
Красный библиотекарь, 1924, № 1, с.136.
К чему же реально приводило «очищение» библиотек? Об этом мы узнаем из ряда публикаций, вышедших через год-два после «инструкции» Крупской. [85] Прежде всего оказывается, что массовые библиотеки — волостные — в значительной мере были скомплектованы из «книжных запасов, вывезенных из помещичьих усадеб». Естественно, что, сетует автор, в библиотеках «не редкими гостями являются переводные французские романы, старые журналы монархического направления» [86] (которым, разумеется, не место на книжных полках). Другой источник рисует аналогичную картину. В городе Ново-Николаевске, который в 1921 г. стал областным центром Сибири (а в 1925 г. был переименован в Новосибирск), библиотеки были созданы в 1920 г. «из литературы, конфискованной у частных владельцев». В них можно найти сочинения Ибсена, Ростана, Метерлинка, Гейне и других писателей, «книги которых для современного читателя устарели». [87]
85
Смушкова А. К вопросу об изъятии литературы. Коммунистическое просвещение. Орган Главного Политико-просветительского комитета Республики, 1926, № 4 (28).
86
Там же, с.161.
87
Леший Н. Библиотеки у нас должны быть действительно советскими. Коммунистическое просвещение, 1924, № 3–4 (21–25), с. 141.
Перед нашими глазами возникает картина разгрома культурных гнезд, каковыми были помещичьи усадьбы и дома образованных горожан. С чисто «книжной» — но не социально-культурной и тем более чисто человеческой — точки зрения в этом не было бы большой беды, если бы значительная часть реквизированных книг не была заранее обречена на уничтожение. Ибо, как четко сформулировал один из энтузиастов книжной чистки: «Последовательный коммунистический отбор литературы — вот собственно вся цель очистки библиотек, и только в этом отношении и имеет смысл о ней говорить». [88]
88
Бажанов В. К очистке библиотек. Красный библиотекарь, 1924, № 2–3 (5–6), с. 34.
Непросто, однако, было производить эту вивисекцию библиотечного тела огромной страны. Даже через два года после выпуска «инструкции» 1924 г. и всероссийского библиотечного съезда, одобрившего ее установки, характер фактической деятельности по «очистке библиотек» отнюдь не отвечал выдвинутому «идеалу». И в 1926 г. Председатель Центральной библиотечной комиссии была вынуждена констатировать чрезмерное рвение «комиссий по очистке». В некоторых местах, сетует А. Смушкова, подверглись особому гонению классики. Так, по Тульской губернии изъяты… [89] и далее следует впечатляющий список: Аксаков, Гоголь, Жуковский, Крылов, Грибоедов, Толстой, Тургенев, Некрасов, Никитин, Успенский, Шевченко, Шекспир, Шиллер… Изымались «даже сочинения Маркса и Ленина (под псевдонимом Тулин и Ильин), не говоря уже о Белинском, Герцене, Добролюбове, Пушкине, Толстом, Гоголе и т. д.». [90]
89
Смушкова А. Указ. Соч., с.162.
90
Там же.
Вывод сановного библиотекаря — «К кампании по изъятию подошли в высшей степени легкомысленно и изымали все, что кому-нибудь из членов комиссии казалось […] подозрительным». [91] Поэтому предлагается «серьезно подумать» над этими фактами, и в «предстоящую кампанию (!) их избежать». Ибо, — дает директиву начальник Центральной библиотечной комиссии, — течение лета 1926 г. работа «должна быть выполнена во что бы то ни стало». [92]
91
Там же, с.163.
92
Там же.
В начале статьи мы говорили о бедствиях, постигших французскую книгу после «великой» революции 1789 года. Но бедствия эти проистекали из простого невежества «новых французов» — нуворишей, из жажды наживы. В послереволюционной России поход против книги был целенаправленно организованным мероприятием. Уничтожением книг руководило государство: «устаревшие», «негодные», «вредные», «дезорганизующие» книги шли, говоря словами одного библиотекаря тех лет, или «в розницу на пакеты», или — «оптом на писчебумажную фабрику». Но библиотекарь этот был творческим человеком… На страницах журнала «Красный библиотекарь» он делится опытом: «переплеты книг (картон, а иногда и корешки) идут на переплет новых книг. Чистые книжные „форзаца“ (особенно нижний) с успехом идут для канцелярии, для книжных ярлыков […] Большое применение зачастую находят плотные титульные листы: для наклейки газетных вырезок (декретов, распоряжений, рецензий)». [93]
93
Каратыгин Ф. Об использовании изъятых книг. Коммунистическое просвещение, 1926, № 2 (26), с. 135–136.