Решающее лето
Шрифт:
— Ну в таком случае я могу рассчитывать на вашу симпатию и сочувствие, если я когда-нибудь ошибусь и меня будут поносить за это на каждом углу.
Чармиан бросила на меня понимающий взгляд.
— На каждом углу? — удивленно воскликнула миссис Шолто. — Неужели это так всех интересует?
— Тем лучше, если нет, — мрачно ответил я.
Я уходил от них, унося с собой тяжелое чувство безнадежности и тоски. Теперь я знал, что миссис Шолто найдет успокоение — она сильный и волевой человек, умеющий навязывать свою волю другим, и по
Когда я сказал Чармиан, что отныне выбрасываю ее из своих мыслей, я почувствовал, как больно сжалось сердце, и все же я был уверен, что иначе поступить нельзя. Она покорно согласилась отпустить меня и остаться одна на развалинах того, что некогда было ее жизнью. Я не перестану ее любить, но чем дальше, тем меньше меня будут трогать и печалить ее неудачи. Я должен вернуться к Элен свободным человеком.
Слова брачного обета суровы и беспощадны, ибо посягают на неотъемлемые права каждого из двоих, вступающих в брак, и матери недаром льют слезы у алтаря. Если бы не Элен, я безутешно оплакивал бы Чармиан и не покинул бы ее, как не смог в свое время покинуть Хелену. Но, даже приняв это единственно возможное решение, я уже был готов отказаться от него, вернуться и сказать Чармиан, что передумал, что я снова с нею буду бороться за нее, хотя знаю, что борьба безнадежна.
Не будь идиотом, Клод, услышал я голос Хелены. Ты поступил правильно. Оставь в покое Чарм, ты ничем ей не поможешь.
Но я должен попытаться!
Какой ценой? Ты хочешь быть героем, мучеником, не так ли? Но чем ты собираешься жертвовать? Ты жертвуешь Элен, запомни это. Я дала тебе свободу, я умерла. Это все, что я могла для тебя сделать. А теперь не вздумай жертвовать своей жизнью ради Чармиан. Она сама позаботится о себе. Она сама устроит свою жизнь.
Нет, возражал я, нет, она не сможет.
Не сможет? Это ее дело, а ты не вмешивайся. Ты очень плохо знаешь девочку, Клод. В ней что-то есть. Не думай, что ты ее знаешь. Ведь ты можешь ошибаться, Клод.
Я знаю, ты нарочно мне это говоришь, возражал я.
Что ж, пусть нарочно.
Я люблю Чармиан, повторял я, обращаясь к тени Хелены.
Разумеется, ты любишь ее. Как же иначе? Разве мы все не любим ее? Не воображай, что ты какой-то особенный и только ты один любишь Чармиан.
Я вдруг понял, что говорю вслух сам с собой. Я произносил не только свои собственные слова, но и те, что мысленно вкладывал в уста Хелены, ведя с нею этот спор.
Только сумасшедшие разговаривают сами с собой, усмехнулась Хелена и показала мне язык.
Мне навстречу шла Элен. Мы почти одновременно подошли к дверям моего дома.
— Я слишком рано? Какой чудесный вечер, правда? — Она протянула мне обе руки и, потянувшись ко мне, поцеловала.
— Как, прямо на улице! —
— Никого нет.
Улица действительно была пуста. Фонари в сумерках бросали свой зеленовато-желтый свет, и наши длинные тени упали на стену дома.
— Я был у Чармиан, — сказал я.
— Как она?
— Решила оставить у себя старуху. Что ты на это скажешь?
— Нет, не может этого быть! — Элен, сжав руку в кулак, в отчаянии ударила себя по бедру. — Нет, я не верю, что она уступит!
— Она уже уступила. Сидят, как голубки, и воркуют о своих печалях, две женщины наедине со своим горем и младенец, к которому они очень скоро начнут ревновать друг друга. Теперь у них лишь две темы для разговора. Представляешь?
— Нет, это невозможно! Нет, нет!
— Возможно. Свекровь одержала полную победу. Чармиан сдалась, и я тоже сдался.
— Нет, только не ты! — гневно воскликнула Элен. — Только не ты. Знаешь, Клод, я очень боялась, что ты такой ценой должен будешь обрести свободу. Сначала мне это казалось чересчур жестоким. Но теперь я думаю, что так и надо. Мы будем счастливы, Клод. Я хочу этого и сделаю все.
Я рассмеялся этой упрямой и трогательной решимости, но я знал, что Элен права.
Я снова был счастлив. Это был не только душевный подъем, но и необъяснимая легкость во всем теле, словно мне передалась энергия и уверенность Элен.
— Куда пойдем? — радостно воскликнула она. Лицо ее сияло. — К Гвиччоли?
— Куда хочешь.
— И будем говорить только о себе, больше ни о ком, — громко и решительно добавила она, словно я с нею спорил. — Пора, давно пора нам это сделать.
Через несколько дней я, как и обещал, позвонил Наоми Филд.
— Вы не пригласите меня пообедать, Клод? — спросила она. — У меня в квартире буквально все вверх дном. Я укладываюсь.
— Почему? Вы уезжаете?
— Расскажу, когда увидимся. Где мы встретимся?
Я предложил ресторан на Джермин-стрит.
Когда мы встретились, она воскликнула:
— Как это мило с вашей стороны, право, ужасно мило!
Ей очень шел костюм, и она выглядела как никогда хорошо.
Удобно устроившись на плюшевом диванчике у стены, она смущенно поглядывала на меня сквозь опущенные ресницы.
— Здесь очень хорошо. Я никогда здесь не была. Что у вас нового?
— Мы с Элен собираемся обвенчаться в декабре.
— Неужели? Это великолепно! Что вам подарить? Нам с Джонни никто ничего не подарил на свадьбу, подарки были потом — десертные наборы, как будто в наше время они кому-то нужны. — Внезапно понизив голос, торжественно и печально, как на похоронах, она спросила: — Как Чармиан?
— Ничего.
— Я восхищаюсь ею — Она не стала объяснять почему. — Скажите мне, Чармиан действительно переносит все так хорошо? Ведь в это просто невозможно поверить, но она никогда не говорит об этом. Если я вам надоела, Клод, вы мне скажите, у меня ведь нет чувства меры.