Решающий поединок
Шрифт:
Не знаю, придумано это мною или нет, быть может, так нам казалось или хотелось, но к нам, «блокадникам», он как-то особенно бережно относился. Ленинград после войны скоро стал тем же бурливым и людным городом, и мы как-то затерялись в толпе сверстников, вернувшихся из эвакуации. О нас, нашем прошлом знали лишь в поликлиниках, где держали на особом учете, да мы и сами понимали, что недобрали здоровья в детстве. Малокровие, слабость были нашими постоянными спутниками. Подняться без отдыха на четвертый этаж было для меня не простым делом — сердце после такого восхождения долго еще не могло угомониться в груди. Именно к таким тренер
Ленинград послевоенной поры… Наша страна знала дотла разрушенные города и сожженные села, в которых торчали лишь остовы печных труб. Город на Неве пострадал от вражеских обстрелов, но быстро сумел залечить раны. Только вот его дворы еще долго оставались пустынно-голыми. Все деревянные постройки были растасканы и распилены на дрова в первую же военную зиму. Все мало-мальски пригодные скверы и даже клумбы в центре были превращены в огороды. Это обернулось для мальчишек несказанным раздольем. Примчавшись из школы, мы допоздна играли на улице. Уроки физкультуры в школе не шли ни в какое сравнение с нашими играми, а может, нам попросту не везло на преподавателей. Да, наверное, в чем-то было виновато и само время: учителя физкультуры со специальным образованием в тот период нельзя было сыскать у нас и днем с огнем. Большинство из них не вернулось с фронтов. Ведь их, крепких, закаленных, отбирали в особые войска — десантные, штурмовые, диверсионные группы, посылали на самые опасные операции. И теперь их места занимали отставники, отслужившие свой срок, офицеры запаса. Пребывали они обычно недолго, затем подбирали себе другую специальность.
Постепенно наша компания редела: кто-то из друзей по-настоящему увлекался спортом. О таких с завистью говорили: «Занимается в настоящей спортшколе». Могли ли мы поступить в спортклуб? Думаю, что да. Но у меня было стойкое убеждение: мир сильных, ловких, смелых существует не для меня, мне же, страдающему малокровием, совать нос туда не следует. Товарищи рассказывали нам, что при поступлении в секцию их обязательно обследует врач. Чего-чего, а здоровья мы явно недобрали, а во время игр на улице никто у нас не требовал справок.
Поступив в радиотехникум, я с удовольствием стал заниматься лыжами, фехтованием и, наконец, волейболом. Занятия эти велись старшекурсниками, у которых были спортивные разряды. Зачастую они и тренировались вместе с нами. Особенно мне полюбился волейбол. Наверное, свет еще не видел такого самозабвенного и… бездарного волейболиста, каким оказался я. Но я все равно приходил на тренировки первым и уходил последним. Часто ездил на соревнования запасным, надеясь, что когда-нибудь меня все же поставят на игру, но долгожданная минута все не наступала. Да и не могла наступить. Мои метр девяносто считались для волейбола неплохим ростом, но вес не позволял выпрыгивать высоко над сеткой. Впрочем, в том беды особой не было. Больше всего моих товарищей удручала моя манера игры: в азарте я гонялся за всеми мячами. Учитывая, что в волейболе задача каждого игрока строго определена, я, мягко говоря, не помогал товарищам, а мешал. Ну а уж если мне давали хороший пас над сеткой, тут, зажмурившись, я со всего размаху бил по мячу. Куда он летел — за черту поля, в сетку, в блок, поставленный соперниками, — меня мало интересовало. Главное, по-моему, надо было ударить посильнее и похлеще. Прибавьте сюда мое вопиющее неумение принимать мяч, и вы поймете, что держали меня в команде из милости, из-за моей великой преданности волейболу.
После, в борцовскую пору, я неоднократно замечал, что вместе с нами изучали премудрости борьбы ребята малоодаренные, а порой и просто бесталанные. Преображенский ни разу ни одного из них не выставил из секции. Он продолжал тратить на них свое дорогое время. Знал, что возится с ними впустую, но двери перед ними не закрывал. Я был одним из немногих, кто понимал его и одобрял. У меня ведь была в недалеком прошлом такая же неразделенная любовь.
Мне потом не раз задавали вопрос: «Почему
И все же я попал в спортивную секцию. Конечно, случайно. Но до сих пор благодарен судьбе за счастливую встречу со спортом, с тренером, которым я и сейчас горжусь.
Однажды — а нам в ту пору было уже по семнадцать лет — приятель принес во двор интереснейшую новость: «В секции борцов набирают тяжеловесов». Он, собственно, ни к кому конкретно не обращался, но все уставились на меня. Не понимая, в чем дело, я начал оглядывать свой костюм.
— Чего смотришь, — с завистью и почему-то свистящим шепотом произнес приятель. — Тебе придется идти. Мослы-то вон какие отрастил.
Что до мослов — он был прав. Думаю, что на кузнечика в тот момент я был похож больше всего. Страшно, но пойти все же пришлось. Во-первых, самому жуть как хотелось. А во-вторых, нельзя же было струсить на виду у всех ребят.
Тогда-то весы и показали 95 килограммов. Это решило мою судьбу.
Основной набор был произведен давно, а нас, претендентов на тяжелую весовую категорию, пригласили дополнительно, как бы вне конкурса. Действительно «мухачей», «тяжей», не так уж много — борцов весом до пятидесяти и свыше ста килограммов находят с трудом. Но после первого же занятия тренер, как я и ожидал, потребовал пройти медицинский осмотр. На третьем или четвертом занятии он поинтересовался, кто еще не сдал справки. Поднялось несколько рук, в том числе и моя. После хорошей взбучки за недисциплинированность он заявил, что, если подобное повторится, не допустит нас к тренировкам. Из боязни быть разоблаченным, я все же рискнул ослушаться и на сей раз, благо тренер уехал на какой-то турнир. Пошел второй месяц моего пребывания в секции, когда наконец Сергей Андреевич поймал меня с поличным. Неумолимый, он выпроводил меня и еще одного такого же парня с тренировки.
«Вот и все… дозанимался, — думал я. — Ну что ж, наверное, так будет лучше, тем более что ни отец, ни мать не подозревали о моем увлечении. Свои частые отлучки я объяснял тем, что изучаю мотоцикл. Ничем другим родители попросту не разрешали бы заниматься. От отчаяния я все же решил пойти к доктору. Мол, все равно. Это был авантюризм чистой воды. Авось не заметят, авось прорвусь. Все-таки какой-то шанс есть…»
Доктор заставил меня присесть, попрыгать и стал измерять давление крови. Ртутный столбик то подскакивал, то падал. Я сдерживал дыхание, считая, что смиряю перебои своего взбунтовавшегося сердца. А доктор безучастно продолжал крутить меня, простукивая костяшками пальцев мою костистую грудь, заносил какие-то цифры в книжечку с моей фамилией. Затем он протянул мне листок и сказал:
— Можете заниматься своей борьбой. И чего вы в ней находите? Шея будет во! — Он ткнул пальцем в мое бедро. Она как пень станет. — Рубашек себе в магазине не найдете по размеру.
Он еще продолжал читать мне нотацию, а я, одеваясь на ходу, вылетел из кабинета, не веря случившемуся. Ожидал, что вдогонку мне вот-вот раздастся возглас: «Постойте, произошла ошибка». Какие-то обрывки фраз еще несколько минут мельтешили в мозгу. Обманул-таки медиков. Да как он не понимает, что ничего прекраснее могучей шеи да ломаных ушей на свете не бывает! Чудо свершилось! В моих руках находился официальный документ, удостоверявший мое право заниматься спортом.
Медицинские осмотры долго еще пугали меня. Года три, наверное, после этого эпизода я с замиранием сердца входил во врачебный кабинет. Казалось, сейчас-то уж точно разоблачат. Попаду в руки к настоящему эскулапу, уж он-то обнаружит какой-нибудь скрытый во мне порок. Но шли месяцы, и каждый раз против моей фамилии доктора ставили — «норма».
Мы в то время считали, что тренер целиком принадлежит нам, и очень удивились, узнав, что у него есть и иные интересы. А круг его интересов был настолько широк, что оставалось только удивляться, как один человек успевает столько делать.