Решающий шаг

Кербабаев Берды Мурадович

В Теджене наступили тревожные дни. Белогвардейский переворот в Ашхабаде и Кизыл-Арвате стал совершившимся фактом, и было ясно, что белые не сегодня-завтра двинутся по линии железной дороги на Теджен, Мары, Чарджоу, и, может быть, дальше, в сторону Ташкента. С немногочисленным отрядом Красной гвардии Тедженский совет не мог держаться даже против Эзиза, которому за последние месяцы удалось навербовать в свой отряд большое количество нукеров. Между тем стало известно, что Эзиз готовится в ночь или под утро напасть на город.

Взвесив все, Чернышев решил немедленно отступить в сторону Мары, на восток. Он провел совещание с верными советской власти рабочими и красногвардейцами, затем созвал экстренное заседание исполкома

и внес свое предложение. Неожиданно против отступления из Теджена стал резко возражать Куллыхан, осыпая председателя совета оскорблениями и обвинениями его в трусости.

— Я знал, что ты здесь — только гость! — кричал он, размахивая кулаками. — Беспокойное время у тебя хватало смелости на все, ты даже на меня орал. Но как только стало опасно, ты готов взять хурджун на спину и бежать туда, где поспокойнее. А за все дела, которые ты натворил здесь, должен отвечать я? Не бывать этому! Не померявшись силами с белыми, отряд отсюда и шагу не сделает. Пока я жив, буду стоять поперек пути таких дезертиров, как ты!

Чернышеву не стоило большого труда разгадать, неожиданный маневр Куллыхана. Так вот, оказывается, каков настоящий результат поездки хромого писаря в Ашхабад! Вот почему Фунтиков и Дохов поддерживали Куллыхана и защищали от всех попыток выгнать его из Тедженского совета! Сама собою напрашивалась мысль, что Куллыхан в сговоре с ашхабадскими предателями. Теперь он явно бил на то, чтобы сорвать организованное отступление и, оставшись в Теджене, соединиться с наступающими белогвардейцами. Чернышов понял, что сейчас он обязан во имя интересов револю-ции действовать со всей решительностью.

— Куллыхан, — ответил он сдержанно, с суровыми нотками в голосе, — ты ошибаешься. Я здесь не гость и не случайный человек. Любой куст гребенчука в Теджене мне дорог, любое место на советской земле для меня — родина. За каждую пядь этой земли я готов отдать жизнь. Но я не поддамся на провокацию. Мне жизнь еще нужна для борьбы за рабоче-крестьянскую власть, для уничтожения врагов Советов. Не думай, что нам непонятен истинный смысл твоего предложения. Ты и раньше не раз становился на неправильный путь и делал это не по ошибке, а сознательно. Нельзя сказать, что у тебя мозги не работают, но они работают всегда в одном направлении — расстраивать все, что предпринимает совет...

Перебивая Чернышова, Куллыхан закричал:

— Мои мозги не гости в моей голове, они постоянно в ней!

— Вот это я хочу сказать: все, что ты делал, ты делал вполне сознательно, то есть обдумывая каждый свой шаг. Тебя поддерживали влиятельные люди в Ашхабаде, ныне —наши враги, а я не проявил достаточной настойчивости. В этом, конечно, большая моя ошибка. Из-за этой ошибки ты и получил возможность творить всякие безобразия, прикрываясь личиной преданности советской власти. Давно пора сорвать с тебя эту маску...

— Не тебе рассуждать об этом! — крикнул опять Куллыхан. — Есть люди повыше тебя! Меня и в Ташкенте знают!

— Ты хочешь сказать, что военный комиссар республики Осипов больше прислушивался к твоим советам? Мне это хорошо известно. Осипов со своим отрядом красноармейцев и нашими красногвардейцами мог легко разгромить Эзиза в Ак-Алане, но не ты ли отсоветовал ему это сделать? А вот теперь небольшой наш отряд красногвардейцев ты предлагаешь поставить под удар со стороны ашхабадских белогвардейцев и со стороны того же Эзиза. Ты хочешь всех нас, сидящих здесь, и всех наших красногвардейцев предать в руки врагов, так, что ли?..

Ашир, сидевший с винтовкой в руках, все время внимательно слушал, бросая яростные взгляды на Куллы-хана. При последних словах Чернышова он вскочил с места и крикнул:

— Иван! Лучше разделаться с негодяем раньше, чем он предаст нас!.. — И он загремел затвором винтовки.

Чернышов движением руки остановил его и продолжал свою речь:

— Надо вот над чем пораскинуть мозгами

и Куллы-хану и некоторым другим... Советская власть — это власть огромного большинства народа. Ее не победят ни белые, ни англичане, которые стремятся захватить Туркестан. Правда, положение у нас очень тяжелое. Враги советской власти, надеясь на поддержку английских войск, обнаглели. Им удалось захватить некоторые города Туркестана. Но мы убеждены, что и на этот раз сумеем подавить мятеж и советское знамя будет развеваться над всей нашей землей. Пусть сегодня нам приходиться отступать, — завтра мы перейдем в наступление. Я уже говорил, что у нас еще нет приказа оставить Теджен, но только потому, что Ташкент не располагает полными сведениями о создавшейся обстановке. Мне стало известно, что бронепоезд белогвардейцев и их эшелоны уже двигаются на нас со стороны Ашхабада. Если Эзиз вздумает перерезать железную дорогу с востока, мы окажемся здесь в безнадежном положении и погибнем без всякой пользы для советской власти, Решение может быть только одно: мы должны отступить к Мары. Как председатель совета, я обязан сейчас взять в свои руки командование нашим небольшим отрядом красногвардейцев и всеми, кто пойдет сражаться за советскую власть. — Иван Тимофеевич бросил суровый взгляд на хромого писаря. — Понятно это тебе, Куллыхан? В качестве полновластного военного начальника я не буду советоваться и спорить, я буду приказывать и требовать беспрекословного повиновения. Приказываю: первое — тедженскому отряду Красной гвардии немедленно погрузиться в приготовленный на станции эшелон; второе — вооружить и присоединить к отряду всех рабочих и дейхан, которые добровольно изъявят желание отступить в Мары для дальнейшей борьбы с контрреволюцией; и третье — со всеми, кто будет противодействовать выполнению приказа, поступать по законам военного времени.

Такого крутого поворота Куллыхан не ожидал. Он выступил против Чернышова, считая, что командование отрядом по-прежнему остается в его руках. Что же теперь делать? Куллыхан мысленно перебирал людей, которые могли бы поднять оружие против Чернышова.

Их было немало в отряде, но они не присутствовали на заседании совета. А у Чернышева тут были Тайлы-Та-ган, Ашир, Мавы. Слишком поздно Куллыхан заметил в руках у них винтовки. Сильно подействовали на него и гневные слова Ашира. Идти сейчас на открытое неповиновение было бы глупо. Отстать от эшелона? Куллыхан подумал и решил, что это тоже бессмысленно: белые приняли бы его, перейди он на их сторону хотя бы с частью отряда, но вряд ли они пощадят ненужного им одиночку Куллыхана, работавшего в совете.

Вспомнив, что полковник Нияз-бек пообещал вздернуть его на виселицу, Куллыхан тяжело вздохнул, — оставалось только подчиниться Чернышову.

— Иван, я погорячился, — сказал он покаянным тоном,— ты ведь знаешь мой характер. Я понял, что действительно ошибся. Твое решение мудро. Я признаю тебя командующим и обещаю выполнять все твои приказы беспрекословно. Прости меня!..

— Поздно вздумал раскаиваться, — усмехнувшись, сказал Чернышев. — У нас нет времени проверять искренность твоего раскаяния, и потому я тебе приказываю: немедленно сдай оружие! Ашир Сахат, Мавы, — обернулся он к стоявшим у двери красногвардейцам, — передайте арестованного караульному начальнику, пусть приставит к нему часового. При первой же попытке к сопротивлению или бегству — стреляйте!

Вконец растерявшийся Куллыхан вскочил, намереваясь что-то сказать, но Чернышов махнул рукой:

— Разговор окончен!

Несколько вооруженных рабочих, членов совета, тоже поднялись со своих мест, готовые в случае необходимости пустить в ход оружие. Через минуту обезоруженный Куллыхан уже шел под конвоем, недоумевая, как могли так ошеломительно быстро рухнуть все его планы.

Ашир спросил:

— Иван, а может, не стоит таскать его с собой?

— Это дело военного трибунала, — ответил ему Чернышов.