Решающий шаг
Шрифт:
Так было и в эту ночь. Лежа в постели, Бабахан то забывался в тяжелой дремоте, то вздрагивал от испуга, услышав какой-нибудь подозрительный шорох, и начинал прислушиваться к ночной тишине. Время тянулось невыносимо медленно. Бабахан уже не думал о сне и хотел только одного: чтобы поскорее наступило утро. Временами в ауле принимались лаять собаки, заставляя арчина в испуге вскакивать на постели, потом затихали, и Бабахан роптал: «Боже, на что ты сотворил собаку?!»
Вдруг с конца аула покатился остервенелый собачий лай и вместе с ним сначала глухо, потом все явственнее
Всадники окружили кибитку.
С помощью жены арчин дрожащими руками напялил на себя ее платье, накрутил на голову платок. И только он успел притаиться в углу, как в дверь сильно ударили ногой. Запертая изнутри, прочная деревянная дверь не поддалась. На крик жены арчина: «Кто там?» — не обратили никакого внимания, последовал еще более сильный удар, затем другой — и дверь слетела с петель, хлопнулась в стенку, сотрясая весь остов кибитки.
Ворвались джигиты. Старший из них приступил к жене арчина:
— Где Бабахан?
Набат, стараясь не выдавать своего волнения, ответила:
— Да ведь он еще днем уехал в город.
— Лжешь, тетушка, — сказал молодой джигит. — Он был дома и перед закатом солнца и после. И когда спать ложились, никуда он не уезжал. Не проглотила же его за это время земля!
— Что же поделаешь, если ты мне не веришь, сынок, — вздохнув, проговорила жена арчина. — Тогда вот тебе кибитка, ищи.
— Плохо тебе будет, если найдем!
— Ничем не могу вам помочь, сынок...
Джигиты прежде всего кинулись к огромным чувалам, стали выбрасывать из них одежду, ткани, — арчина там не оказалось. Старшина отряда подумал: «Куда же он делся? Неужели кто-нибудь предупредил его и он успел удрать в город? А может быть, прячется у соседей?»
Перерыли все и в кибитке и во дворе, раскидали и омет соломы, но Бабахана не нашли.
Вдруг старшина отряда заметил в темном углу женщину, которая безмолвно сидела, накрывшись халатом и закрывая лицо. Он знал, что в кибитке арчина не было женщин, кроме его жены.
— Кто эта женщина? — спросил он жену арчина. На мгновение растерянность мелькнула на лице Набат, но она быстро нашлась.
— Ах, эта? — с невозмутимым видом ответила она, взглянув в темный угол. — Сваха наша, кто же еще! Приехала погостить.
— Сваха?
— Ну да, старая женщина, приехала из Гараермэ.
— А как зовут ее?
— Как зовут?.. Дурсун ее имя.
Джигит повернулся к темной женской фигуре, спросил:
— Да это ты, бабушка Дурсун?
Из-под яшмака раздался тонкий дрожащий голос, явно выдавая мужчину:
— Я, сынок, я-а...
Джигит сразу шагнул к подозрительной женской фигуре, но между ним и ею встала Набат.
— Ах, братец, стыдись! — с укором заговорила она. — Неужели ты коснешься женщины?
Но джигит, отстранив ее рукой, запустил другую руку под яшмак, нащупал бороду Бабахана и потянул его к тусклой лампе:
— Вот так бабушка Дурсун! Бородатая,
Остальные джигиты отозвались на его слова громким хохотом. Посыпались шутки:
— Ничего не скажешь, это ей даже к лицу!
— Может быть, это полуженщина-полумужчина?
— А вдруг это не человек, а джин? Берегитесь, не растут ведь у женщин волосы на лице! ,
— Давайте снимем платок и посмотрим, что у нее на голове!
Сдернули платок, и бритая голова Бабахана засверкала при свете лампы.
Старший джигит обратился к Набат:
— А что, тетушка, не лучше ли нам проводить твою сваху домой? Ведь смотри — у нее какая-то болезнь: с головы облысела, а с лица заросла волосом. Как бы и ты от нее не заразилась!
Набат закрыла лицо руками и заплакала.
Арчин продолжал сидеть, растерянный, жалкий. У него и ноги не слушались и язык не ворочался. Он хотел упросить джигитов пощадить его, предложить им богатый выкуп. Но из его невнятного лепета никто ничего не понял, да и не слушали его джигиты. По приказанию старшего, они старались его поднять, поставить на ноги. Бабахан был тяжел, как наполненный мукою чувал, и как ни бились джигиты, не могли заставить его идти. Оставалось только волоком тащить его из кибитки. Тогда один из джигитов, выбившись из сил, сорвал с плеча винтовку и наставил дуло ее на арчина. Старший крикнул: «Эй, что делаешь?» — но было поздно: раздался выстрел, и пуля пробила грудь Бабахана. Убивший его джигит сердито проговорил:
— За шкуру волка дают овцу. А его шкура и гроша не стоит!
— Но ведь Артык приказал нам доставить его живым!
— А мы скажем, что он еще живым превратился в дохлятину!
Набат с громкими рыданиями бросилась к трупу мужа, а всадники вскочили на коней и помчались в степь.
Глава двадцать седьмая
Борьба контрреволюции против советского государства усиливалась по всему Туркестану. После распада «Кокандской автономии» в Ферганской степи. росло басмаческое движение. Джунаид-хан угрожал не только Хиве, но и Петро-Александровску. Эмир Бухары на словах «помирился» с советской властью, но, по-видимому, ожидал только подходящего момента для своего выступления. Ко всем очагам контрреволюционного мятежа тянулись незримые нити от английской военной миссии в Иране.
Из всех врагов советской власти наиболее опасным казался Эзиз-хан. Он укрепился в самом центре Закаспия, у железной дороги. Если бы ему удалось соединиться с эмиром бухарским, он мог бы в любое время перерезать железную дорогу — эту главную артерию всего края. Поэтому туркестанское правительство стремилось в первую очередь покончить с Эзизом. Не доверяя Ашхабаду, оно послало в Теджен отряд специального назначения во главе с военным комиссаром Оси-повым.
Прибыв со своим отрядом в Теджен, ташкентский комиссар почему-то не спешил начинать военные действия против Эзиза. Он сидел в своем салон-вагоне на станции, иногда вызывал к себе Куллыхана и наедине беседовал с ним, а с председателем совета как будто даже и не считал нужным разговаривать.