Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
— Со мной снеслись бы, я бы прислал специалистов.
— В прошлом году я к вам обращался по аналогичному поводу, господин ротмистр. Никаких специалистов так и не дождался.
— Ну, вспомнили прошлый год! Тогда какое время-то было горячее. А сейчас все стихать стало, появились свободные люди. Ну ладно, теперь уж поздно об этом рассуждать. Давайте думать, как нам из созданного вами положения выйти. Почему до сих пор не допрошен Трубицын?
— А ему нам вообще нечего предъявить.
— Да, бомбу ему не предъявишь — придется раскрывать
Когда у Кудревича от напряжения разболелась голова, он вышел на крыльцо управления покурить. К крыльцу в это время подошел городовой Дедюлин, однофамилец бывшего столичного градоначальника, ведший под руку невзрачного полупьяного мужичонку в драном тулупе.
— Златоустов! Сколько лет, сколько зим, — поприветствовал задержанного помощник исправника. — Ты чего же, дрянь, в суд не являешься? Только не ври, что повесток не получал.
— Врать не буду, ваше высокоблагородие. Матушка говорила про повестки. Только я решил погулять малость перед отсидкой. Ведь за вторую кражу год корячиться! Когда еще придется винишка попить?
Кудревич на секунду задумался.
— Златоустов, а ведь тебя мне сам Бог послал! Или дьявол. Дедюлин, отпусти-ка его. Пойдем, любезный, потолкуем.
После разговора с помощником исправника Златоустова поместили в холодную.
Вечером этого же дня арестант Трубицын из привилегированной дворянской был переведен в общую камеру Каширского тюремного замка. На робкие протесты заключенного дежурный надзиратель сообщил, что Трубицын содержался в дворянской по ошибке, так как, во-первых, ни дворянином, ни чиновником не является (занятие в конторе частного железнодорожного общества не в счет), а во-вторых, после Манифеста 5 октября сего года все граждане империи равны.
Утром, в то время когда сидельцы разыгрывали между собой в трынку сюртучную пару письмоводителя, в камеру завели Златоустова.
Златоустов со всеми поздоровался, а с двумя-тремя знакомцами и поручкался, попил предложенного чаю и тоже сел играть в карты. Увидев на пуговицах поставленного на кон форменного сюртука надпись: «Рязанс. Уральс. ЖД», Златоустов удивился:
— А чей это сюртучок, бродяги?
— Был вон того фраерка, — сказал один из игравших, рябой, лысый арестант, ткнув пальцем в забившегося в угол Трубицына, — а таперича мой.
— А железнодорожник-то за что сюда попал?
— А за почту.
— Иди ты! Этот фраерок такой гранд смастырил? Эй, мил человек, подойди-ка сюда.
Трубицын несмело приблизился.
— Тебя за почту замели?
— Обвиняют. Но я к этому делу непричастен.
— Причастен, непричастен, а плохи твои дела, землячок. Подельщик-то твой, чиновник-почтарь, что в полиции на киче сидит, капнул на вас всех.
— Простите, что сделал?
— Экий ты несмышленый. Я же русским языком говорю, что он всю ночь про ваши дела ментам рассказывал. Я с ним в одной хате сидел, его как вечером увели, так под утро только обратно и возвратили.
— А что конкретно этот чиновник полиции говорил?
— Я почем знаю, не слыхал. А только с допроса он пришел довольный, видать, обо всем с духами договорился.
— С кем договорился?
— Тьфу ты, совсем бестолковый. С полицией, говорю. Слышь, братва, давай вернем фраерку этому ейный макинтош. Пусть поносит напоследок, а то в хате холодно.
Лысый долго взвешивал на руке сюртук письмоводителя. Расставаться ему с вещами было жалко. Наконец он бросил сюртук и брюки Трубицыну.
— Бери. Грех великий обижать без пяти минут покойника.
— В… в… вы что имеете в виду?
— А ты и впрямь блаженный. На почте же стражника сложили. А по нонешним временам за это веревочка на шею полагается или маслина в голову.
Всю ночь Трубицын не сомкнул глаз. А утром его вызвали на допрос.
Допрашивал какой-то незнакомый офицер в голубом жандармском мундире.
— Филипп Иванович, извольте рассказать мне все, что вам известно об ограблении Каширской почтово-телеграфной конторы, имевшем место девятнадцатого минувшего декабря.
— Мне об этом ничего не известно. Я вообще не по…
— Филипп Иванович, меньше слов. Извините, я тороплюсь, мне засветло хотелось бы в Тулу попасть, я по вашей милости ни одного новогоднего визита еще не сделал. Поэтому разглагольствования о вашей непричастности мне слушать недосуг. Я, с вашего позволения, так и запишу в протоколе: «К разбойному нападению на почту непричастен, кто его совершил, мне неизвестно, более пояснить нечего». Верно?
— Верно, но я хотел рассказать, что я действительно ничего не знаю…
— Так я же так и записал. Вот здесь извольте расписаться, так-с, благодарю. До свидания, я надеюсь, до скорого.
Трубицына отвели в холодную. Он в недоумении сел на нары. Через несколько минут он услышал разговор, доносившийся с улицы через маленькое окошко под потолком камеры.
— Этого завтра тоже присылайте в Тулу. Я думаю до конца недели дознание по этому делу закончить. Показаний Нелюбова и изъятых вещей военному суду за глаза хватит.
Молодой голос спросил:
— Скажите, ваше высокоблагородие, их расстреляют?
— Нет, к Станиславу представят! Расстреляют, конечно, юноша. Ну, дам, скорее всего, нет. Нелюбова, разумеется, тоже, он же с нами сотрудничал. Я обещал ему поговорить с судьями, а обещания свои я всегда выполняю. Я думаю, Нелюбов отделается ссылкой, тем более что непосредственного участия в налете он не принимал. А вот Трубицына шлепнут непременно. Ведь именно он убил стражника. Вы знаете, он хоть и убийца, а мне его жалко, молодой совсем мальчик.
Трубицын бросился на дверь, стал долбить в нее кулаками и кричать: «Я не убивал, я не убивал! Откройте, я не убивал!» С ним сделалась истерика.