Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
— Торговлишку пришли проверить?
— Долг службы требует.
— С торговлей у нас все в порядке, ваше благородие. Товар доброкачественный, гирьки клейменые.
— Это очень хорошо, но я все же посмотрю для порядку.
— Перед осмотром не изволите ли зайти в мой лабаз, кваску холодненького испить?
На улице было жарко, и после упоминания о квасе Тараканов сразу почувствовал жажду.
— Отчего же не зайти.
Они зашли в крошечную лавку старосты, тот замкнул дверь.
— Осип Григорьевич, вы как предпочитаете? Как предместник ваш — деньгами или товаром прикажете?
Тараканов
— А никак. Я никаких поборов устраивать не буду.
Если на торговцах никакой вины нет, то и деньги брать не за что, ну а если провинились в чем, то буду составлять протокол и виновный будет платить штраф.
— Как же это так, Осип Григорьич? Зачем нам протокол, мы люди безграмотные, на медные деньги ученые, мы и не понимаем, что в ентих протоколах написано. Нам читать труд, а вам — писать труд. А штраф мы платить не отказываемся, я поэтому и спрашиваю как — натурой или бумажками?
— Позвольте, как же я с вас могу взять штраф, если не нашел нарушений?
— А зачем их искать? Жарко нонче, упаритесь, пока рынок обойдете.
— За квас спасибо, и считаю наш разговор оконченным. Еще раз его заведете — каждый базарный день буду проводить самую тщательную проверку. Сколько я вам должен?
— Копеечку.
— Вот получите.
Выйдя на улицу, Тараканов надел фуражку, обернулся к старосте и сказал:
— Я, Нил Поликарпович, здесь родился и вырос и вас знаю с самых моих младых ногтей. Не обижайте меня, а я вас обижать не буду. И жизнь торговую я самую малость понимаю, мамаша моя молоком уж двадцать лет торгует. Поэтому на мелочь всякую глаза закрою. Но если будете гнилятину продавать или с фунта полфунта недовешивать, без протокола, при всем моем к вам уважении, не обойдемся.
Когда Сафронов передал слова надзирателя собравшимся на экстренное совещание торговцам, те подумали и решили пока к Тараканову с этим вопросом не приставать — его еще могут и не утвердить в должности. А там видно будет.
Тараканов все делал так, как и сказал старосте: на мелкие грехи закрывал глаза, а крупные никому не прощал. Постепенно с рынка исчезла тухлятина, гири стали практически соответствовать тому весу, который был указан на их клеймах, деревянные аршины были заменены на железные. Торговцы прикинули расходы и доходы и поняли, что при новом надзирателе они, пожалуй, и в барыше остались, ну а если в убытке, так в небольшом. А матушку Осипа Григорьевича стали уважать еще больше.
Войдя в избу, Тараканов отряхнул с сапог снег и прошел на кухню. Несмотря на наличие в доме прислуги, мать иногда сама готовила, любила она это дело.
— Мамаша, здравствуйте. Дайте пятнадцать рублей.
— Ты обедать пришел, сынок? Садись за стол, все уже готово.
— Мне пятнадцать рублей требуется.
— На кой ляд? Зазнобе своей чего купить? Так больно много просишь. Или ангел у нее?
— Нет. Мне надо долг отдать.
Мать опустилась на лавку.
— В карты начал играть! Ох, ирод! Ну да, как же, мы теперь чиновники! Коллежский лихистратор! Нам в карты играть и кутить положено! Ты что же, нас хочешь по миру пустить? Только жить начали…
Мать заплакала.
— Успокойтесь, мамаша, не плачьте. Карт
— Так откуда же у тебя долги?
Тараканов рассказал про портного.
Мать помолчала, а потом, встав, пошла к плите.
— Садись за стол. Дам я тебе денег. Всякий рабочий человек за свой труд получать должен. В том числе и Лазарь этот, хоть он и жидовского племени.
— Он крещеный.
— Жид крещеный — что вор прощеный. Но денег я тебе дам.
А зазноба у Тараканова появилась так: в середине января вызвал его к себе Кудревич.
— Осип Григорьевич, мне от Кожина телеграмма пришла. Просит допросить купеческую дочь Подпругину. Видать, он дознание по нашему эксу оканчивает и дело прокурору передает, а про Подпругину забыл. Торопит нас, господин ротмистр, не ранее как послезавтра просит протокол допроса Подпругиной ему представить. Сходите, не сочтите за труд, к Подпругину, допросите эту, как бишь ее… — Кудревич порылся в записях. — Надо же, а у меня и имя ее нигде не записано. Впрочем, это неудивительно, не до этого мне тогда было.
— Слушаюсь, господин исправник.
Имя барышни он знал — Варвара, Варенька. Дочку владельца лесного склада купца второй гильдии Антона Вавиловича Подпругина он часто видел в городе. Батюшка у нее был взглядов прогрессивных, взаперти дочь не держал — барышня заканчивала гимназию. Встречал ее Тараканов и когда она шла на занятия вместе с подругами, и во время гуляний по Большой Московской с родителями, и на базаре с горничной. А вот заговорить никогда и не пытался. Дело в том, что девушка была не обыкновенно хороша. Льняная коса до пят, васильковые глаза, румяное, всегда смеющееся личико, курносый носик. Разве такая станет смотреть на какого-то коллежского регистратора? «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь!» Папаша у Вареньки, конечно, не был генералом, но и он — даже не титулярный советник.
А тут такая оказия! Познакомиться с барышней он теперь не только имел право, но и был обязан. Выйдя из управления, Тараканов кликнул извозчика. До дома Подпругиных было бегом под горку не более десяти минут, но, во-первых, начальнику городской полиции бегать по городу не пристало, а во-вторых, уж очень ему не терпелось исполнить поручение.
Лесной склад находился на берегу реки, у пристани, а дом его хозяина — неподалеку. Разбогатев на торговле лесом, Подпругин сломал старую избу и на ее месте возвел великолепные хоромы — подклет каменный, второй этаж — деревянный, окна украшены резными наличниками, крыша крыта железом. Дом купца был обнесен забором в сажень вышиной, из-за забора раздавалось злобное рычание огромной, судя по голосу, собаки.
Тараканов подошел к воротам и позвонил. Калитка открылась минут через пять. На пороге стоял детина в грязном дворницком переднике. Он молча уставился на Тараканова.
— Доложи хозяину: полицейский надзиратель Тараканов, по казенной надобности.
Ни слова не говоря, детина развернулся и пошел в глубь двора. Надзиратель стоял у открытой калитки, не решаясь войти — уж очень была здорова бегавшая по двору на длинной цепи собака.
Возвращался дворник бегом.
— Прощения просим, ждут-с вас хозяин. Цыц, Полкан!