Ретроградный Меркурий
Шрифт:
На следующий день она уже заняла свой первый наблюдательный пост – напротив Сониного подъезда. У Митиного дома сидеть было бесполезно – там ведь жена, не приведет же он туда любовницу.
Да и сколько времени уже потрачено на его окна! Все лавочки, бордюры и кусты в его дворе были Кате родными. И вот – она снова у подъезда, снова караулит его.
Сколько прошло времени? Четыре года? Да, уже почти четыре… А воз и ныне там, только поменялся подъезд.
Как раз с подъездом-то она и ошиблась – за трое суток почти непрерывного дежурства никто из
Значит, уехали снимать. Значит, она рядом с ним.
Катя бесконечно прокручивала в голове болезненные сцены, представляя их вместе за завтраком, на работе, на прогулке… Как они держатся за руки.
Это была почему-то приятная боль. Ей казалось, что они должны быть страшно счастливы, особенно Соня. Каждый день быть с ним рядом, заботиться о нем, разговаривать с ним, знать, что вечером ляжете в одну постель – это ли не счастье?
Соня как раз так не считала. Точнее, это счастье ее изрядно измотало. Разговоры постоянно перерастали в ссоры на производственной почве, а до постели надо было еще дойти. Физически дойти. Если Митя в постели почему-то вдруг оказывался трезв, то моментально засыпал от усталости и нервного напряжения.
Соня тоже валилась с ног уже к обеду, поэтому они никогда даже не говорили о личных отношениях. Трудно было вообще сказать, почему они считались любовниками.
Знали, конечно, все – съемочная группа жила в другой гостинице, где был и Сонин номер. Но все знали, где ее искать, если она понадобится.
Разумеется, это никого не удивляло, съемочный процесс требовал вдохновения.
С этим вдохновением как раз обстояло труднее всего.
Соня и работала вдохновением – остальные специальности она пока освоила не так хорошо.
Еще работая над сценарием, Митя не позволял главному герою ни одной реплики без оглядки на Соню. Постоянно возникали вопросы о смысле каждого поступка, о смысле этой истории в целом. И Соня, не смущаясь даже редким присутствием живого автора сценария, объясняла им обоим – кто такой главный герой, «для чего он у нас именно такой», что будет дальше и чем сердце успокоится.
Иногда она просила время на раздумье. Но уже через несколько часов Митя звонил ей из дома и полузадушенным голосом, боясь разбудить Машу, спрашивал тревожно: «Ну?» И Соня выдавала очередную концепцию, новый поворот, лихо закрученную сюжетную линию. Митя тихо стонал от восторга, тут же требовал: «Напиши!» Автору сценария это почему-то не доверялось. Соня писала.
Разумеется, это был ее первый сценарий, но со своей задачей она справлялась отлично, поэтому список задач постоянно рос и ширился.
Никто в съемочной группе не догадывался, что это ее первый фильм, что раньше она даже не интересовалась кино, да и не мечтала, если говорить совсем уж откровенно.
Спортсмену обычно не до реализации своих творческих способностей, поэтому для нее самой стало открытием это «киноразвлечение», как она любила говорить.
Неожиданно для нее самой стало интересно, Митя многому ее учил, показывал все то, что можно сделать в
Оба они молчали об этом, пока Митя держался на ногах. И только в беспамятстве, в тщетных попытках поставить этого алкаша на ноги, вытаскивая его за шиворот из алкогольной лужи, Соня орала, как базарная баба: «Своолааачь! Бездарь несчастный! Феллини недоделанный!»
Митя поначалу агрессивно сопротивлялся, но слово «бездарь» сразу успокаивало, он безвольно повисал на ее шее, шлепался на пол, как неуклюжий кот, и принимался рыдать.
Словом, это были бурные ночи, весьма бурные.
Ничего такого Катя себе не представляла.
Наоборот, ей мерещились идиллические картинки, отзывающиеся в сердце сладкой болью жалости к себе. Она не могла отвлечься, подумать о чем-то другом.
Расхожую фразу о том, что месть – это блюдо, которое едят холодным, она во внимание не принимала. Нужно было выпустить пар. Но не на кого – голубки явно пропали. Несколько взломов их почты конкретной информации не дали. Нужен был кто-то из съемочной группы, но никого из них, очевидно, в Москве тоже не было. Значит, кто-то из актеров, кого Митя время от времени снимал. Были у него свои любимцы.
Превозмогая отвращение, она просмотрела за вечер всю его фильмографию – по списку актеров, конечно. И на одной фамилии она задержалась, понимая, что попала в яблочко. Лучшего сообщника все равно было не найти.
Поздним вечером того же дня она настойчиво позвонила в знакомую дверь.
Открыла сама Анна – перепуганная чьим-то поздним визитом. Видимо, она уже спала, но Анна побежала открывать поскорее, пока звонок не разбудил детей.
Увидев Катю, она сразу почему-то впустила ее в квартиру, стараясь вспомнить, где видела эту девушку.
– Добрый вечер.
– Да, здрассте, – Анна засеменила за ней в комнату, – а вы, простите, кто?
Катя резко развернулась к ней лицом. На него падал яркий свет от лампы сбоку.
Анна тупо смотрела на это лицо, так и не улавливая сходства. Ей достаточно было бы перевести взгляд на портрет матери или просто на зеркало в прихожей, чтобы понять…
А гостья тем временем явно знала расположение вещей в квартире, была здесь не впервые. Она уверенно прошла в дальний угол, плотно закрыла дверь в детскую и села за овальный стол в центре комнаты.
Внутри она колебалась – никак не могла выбрать правильную тактику. С одной стороны, лучше аккуратно выведать, прикинувшись веником, с другой – раз уж явилась среди ночи, надо говорить все.
– Я – Катя, – ничего умнее она не придумала, – а выпить у тебя есть?
Такая наглость, да еще и приправленная панибратским «ты» от этой девчонки, навела Анну на мысль о том, что происходит, пожалуй, что-то исключительное. Либо она сумасшедшая, либо…
– Катя… Хорошо… Что-то случилось?
– Да. Что-то случилось. Я сейчас расскажу, ты налей мне пока, что есть поближе, чтобы на кухню не ходить.