Ретроспектива
Шрифт:
И поцелуй… что длится, не насыщает, но распаляет так, что я уже готова сама поднять подол и опуститься на него.
Нечем дышать, невозможно думать, нельзя остановиться.
Умру, если не получу его… не смогу ощутить в последний раз. Обхватила руками могучую шею, пустила пальцы в волосы, направляя его в себя больше. Больше поцелуя. Жадные мужские руки проникли под платье, принялись мять и ласкать ягодицы. Уверился, что я здесь, что не против, поставил меня на ноги, тут же прижал собой к стене.
Ноги-предатели
Подхватил меня, зажал обе руки над головой одной своей рукой и впился в шею. Целует, проводит языком, прикусывает, а я не могу не стонать.
Обездвиженная, без возможности коснуться, начала тихо похныкивать.
— Эй, ты что… — оторвался от шеи, боднул носом мой нос.
Я воспользовалась случаем и высвободила руки. Провела обеими по плечам, рукам, ниже. Прощупала крепкую спину, сжала ягодицы, пошла вперед.
Не разрывая поцелуя, застонала ему в рот, сжимая пульсирующий член. Ответом стал мужской стон, и рывок, которым он стянул платье, выпуская на свободу ноющую грудь.
Сжал в ладонях, я прижалась к нему, рукой, за шею, потянула монаршью голову вниз, подсказывая, чего хочу. Сама, другой рукой приподняла, подавая сосок к влажным от поцелуя губам.
Мать-Земля! Почему мне всё с ним так хорошо! Почему, когда разум отвергает, тело само плавится…
Кончики пальцев немеют и я стараюсь посильнее ухватиться за него. Чтобы не упасть… впиваюсь в плечи, деру ногтями спину, Файлирс рычит, что довольный зверь.
Сжимаю его голову, оттягиваю волосы…
Отрывается от груди, ловит взгляд. Сколько он так на меня смотрел, пока я не распахнула век…
Он подтолкнул, а я подалась, поворачиваясь спиной, сама подобрала юбку, чтобы побыстрее он вошёл… Только Файлирс не торопится…
Смотрит на меня… растрёпанную, с грудью, что из платья вывалилась, жаждущую…
Потому что, клянусь! Убью его, если не получу сейчас!
— Ну что? Скажешь, что не люб я тебе? — горячая грудь прижала меня к стене, одной рукой приподнял мне ногу, а другой, лишь вошёл в меня, схватился за грудь…
Я застонала со всей горячностью наслаждения.
С облегчением, от того, что снова с ним, что снова живу. Что он живой.
Лоб бился о стену, рыжие лохмы мешали, лезли повсюду… А мы никак не могли насытиться. Разум отключался, улетал куда-то, силы иссякли уже давно, но мы не могли остановиться. Ловя моё удовольствие, он словно зверя выпускал — продолжал сильнее, злее. Никогда он не брал меня так долго. Потому как я становилась на колени, поворачивалась лицом, ложилась на грязный ковёр. Ондолиец поднимал меня на руки и брал на столе. Одно место, о коем мы и не подумали — кровать. Большая кровать под балдахином, расшитым серебром, на которой он сегодня спал с другой.
И была какая-то горечь во всём этом удовольствии. В том, что оба мы хотим обладать друг другом. Что никогда я не
В том, что никогда не соберём мы всё это во единое.
Но, что ещё я поняла сейчас, отчётливо и ярче солнца — что не боюсь его. Не сможет он мне ничего сделать, пока мой. Пусть какой хочет войной грозится — не будет ничего, если я найду слова нужные, заветные.
— Как же ты, дура моя, на такое решилась, не убоялась… Неужто вовсе не боишься меня? — спросил, перебирая мои волосы, что разметались по ковру, по его груди.
— Боюсь. Но столицы твоей больше боюсь… — задумалась, говорить ли, но решилась, — тебя-короля больше всего боюсь.
— Как это? Я ж всегда король…
— Всегда, да не всегда, — провела пальцем по старому шрамику на животе, — ты другой сейчас. Сильный, могучий, добрый, красивый…
Грудь и живот подо мной заходили ходуном от смеха.
— Я красивый? Ты на меня смотрела-то, Эля?
— Смотрела, и теперича гляжу, — медленно провела пальцем по брови, съехала на горбатый нос, впадинку, сомкнутые губы… — никого красивее тебя не видала.
Что-то он услыхал такое, чего я ему не говорила. Потому что посмотрел долго, внимательно.
— Ты… как ты теперь… из-за меня… — так стыдно стало за свою выходку…
— Разберусь. Мне всё одно — жениться надобно. А эта подходящая…
— А я была бы неподходящая…
— Ты сама отказалась… — он так меня сжал, что хрустнуло в плечах.
— Значит, едь… не тяни. Всё равно ведь уедешь, а перед смертью не надышишься.
— Эляяя… а если так представить, что нет у меня короны. И страны нет. Тогда, была бы ты моей?
— На чём там твоя корона держится, — так осмелела, что поддела, да улыбнулась, — голова же пустая. Неужто ты не понял, что я итак твоя? Как не чувствуешь, что я, будто тебя и ждала одного, всю жизнь…
— Дождись меня.
— Что? — я села, оторопев.
— Не клянись, не обещай. Просто постарайся подождать меня немного?
— Файлирс… я — рот мой против роли распахнулся, язык отказывается подчиняться.
— Я скоро вернусь. Не знаю пока как, но что-то придумаю. Сиди здесь, в своём Итвозе. Коли так сильно тебе здесь хорошо… будь здесь. Раз ты сказала, что меня всегда ждала, подожди ещё немного… я обернусь скоро.
— Разве верно так? Агонию продлевать… Да и честно ли? У тебя там жена будет, жизнь… а я…
— Дура ты, Эля. Вроде смышлёная, а всё одно, дура. Неужто не понимаешь, что жена та — ширма для народа. Что женатым должон быть правитель. Ты сама отказалась. А мне, налог для строительства новых городов надо повышать, а чтобы меня слушали, меня уважать должны. А пока я без жены — я для них юнец! — он тоже вскочил.