Ретроспектива
Шрифт:
Не хочет. Потому как стоит, на стену опёрся одной рукой, а второй сам себя ублажает. Не специально, но как увидела, я сама пальцами к своему лону скользнула, глядя как текут капли по чистому, рельефному телу, как прикрыты глаза и напряжены руки. Одна рука быстро, коротко передёргивает по толстому стволу, а король выдыхает рвано, сквозь зубы.
Выходит, что лучше сам себе, чем такая я? А ну как вовсе откажет мне теперь от помощи…
Ноги сами понесли в помывочную.
— Эля! — рявкнул, — выйди!
Не послушалась. Вместо того, наоборот, водой к нему скользнула, прижалась грудью и животом к мужской
— Элькерия…
— Не злись, — прошептала, куснула за лопатку. Насладилась, как он, большой и сильный, содрогнулся в моих руках.
Быстро и коротко, как он, не получается у меня. Руки сами замедляются, чтобы ощутить тяжесть мужчины в ладони, хочется с наслаждением огладить каждую складочку, всего его приласкать.
Сколько упоительных часов, что был он во мне — ощущение, как воспоминание, ондолийца внутри, волной прошибло, ноги подкосились, лицо взмокло. Прижалась к нему сильнее мокрым лбом, аккурат промеж лопаток, другой рукой хватаясь за живот его, что мелко подрагивает от натуги. Задышала с ним в такт.
Так и стоим: он о стену держится, я сзади впиваюсь, только движения моих рук по желанному телу, его подрагивания и моё возбуждение, от которого в голове крутится и дышать невозможно.
Где-то что-то медленно капает на каменный пол, Файлирс дышит — выплёвывает выдохи и я задыхаюсь.
— Эля… — развернулся ко мне, обхватил ладонями лицо, — Эля… Элькерия?! Плохо? Что болит?
Я снова смутилась, но король, вмиг о возбуждении собственном забыл и так серьёзно ответа требует.
— Нет, ничего не болит.
— Выглядишь так… если бы не тягость эта, я решил бы, что ты тоже хочешь. Я ведь знаю, что не нужно тебе, что, когда плод в чреве, женщине противит это. Да и я, дурак, ждал дороги, не хотел… к тебе спешил, а тут… это. А теперича ты близко так, что силы не хватило держаться.
Дыхание моё успокоилось, и глаза сумела на него поднять, но всё ещё чувствую, как лицо горит.
— Почём знаешь, что в тягости ласки не хочется?
— Так всем это известно, — глаза его улыбнулись, словно ребёнку истину прописную растолковывает, — вы ж, бабы, итак не охочии до этого, а коли понесёте, так и вовсе.
Настал мой черёд улыбнуться. Я снова рукою член обхватила, что так и стоит, в живот мне упершись.
— Разве была я не охочей? — стянула вниз рубаху, подол на которой уже отжимать можно. — Погляди на меня, как истосковалась я по тебе, — отняла его длани от лица, положила на груди под громкий вдох. Будто весь воздух, разом для него кончился. — Ты говорил, что силы нет держаться, когда близко ко мне?
— Нету… — руки уже мнут мягкую кожу, а глаза, будто не видят ничего вокруг.
— Пойдём…
За руку взяла, повела в спальню, остановила подле кровати.
— Постой, — оставила его стоять, а сама легла, не отпуская его дикого взора. — Каждую ночь, как только ты уехал, о тебе все мысли… — руки мои легли на груди, пальцами зажала соски и застонала, — ложилась каждую ночь и вспоминала, — одну грудь отпустила и повела вдоль по телу, — представляла, что ты со мной, — прикрыла веки, — что твои руки меня держат, — рукой накрыла лоно, палец другой облизала и аккуратно, мокрым пальцем по соску заводила. Скрутило всю от наслаждения невыплеснутого, что
Фаллос отбросил, и сам вошёл под громкий, совместный стон. Прижала к себе ногами, оплела руками. Врасту! Никогда больше не пущу!
Нашла губы, и потянулась к ним, не успела коснуться, как Файлирс уже изливался в меня с хрипом. Мне то не помеха, встретилась с губами, что принялись ласкать. Пульсация члена внутри, сладкая ласка губ и языков, что, то посасывают, то облизывают, то прикусят и сразу залижут.
Жадные руки, что мнут, терзают, жамкают грудь, что сама в руки прыгает.
Я под ним, накрытая большим телом от всего мира. Файлирс внутри. Рот его, как озверел: сосёт, хватает каждый кусочек кожи, и я не отстаю. С не меньшей жаждой трогаю ягодицы, целую шую, лижу, кусаю…
Живу!
Завозилась, ощущая, что он, так и не вышел, но снова готов. Задвигалась сама под ним.
— Эля! — он расхохотался. — Торопыга!
И ничего не торопыга! Он, глядишь, ещё чего сейчас придумает, и мне ничего не достанется.
Ещё надумает мстить за снедь, про которую я забыла.
Опосля уже, когда мы оба без сил были, лежали рядом, и рука Файлирса поглаживала дитятко в животе, я сочла момент благоприятным.
— Я хочу учителей подыскать, поможешь?
— Сама учиться надумала?
— Ежели и сама? Зря, считаешь?
Королевская рука сызнова прижала мою встрепенувшуюся голову к груди. Задумался.
— Сперва хотел посмеяться, сказать, что не надобно оно тебе, да передумал. Будь ты лишь моей женщиной — точно не нужно было бы оно тебе, — и так это укоризненно, но всё же с принятием прозвучало. — Да ты не просто моя зазноба, мать моего сына, что родится, у тебя целое княжество в ведении. Я хотел бы, чтобы лишь моей ты была, да не получается так, — помолчал, поперебирал мои волосы, — то ладно ты придумала, с учением. Правителю никак без науки, а ты у меня правительница.
— Ежели б помыслить могла, что ты так хорошо то примешь, — подтянулась и поцеловала колючую щёку.
Свечи, магией закалённые, горят в покоях, рассеивают тьму, что не разгоняется ветром, как бы не ярился он с волной, за камнем стены.
А нам двоим всё нипочём, ни ночь, ни непогода.
— Я учителей не столько для себя хочу, сколько для ребёнка.
— После решим. Спи.
А проснулась на рассвете. Пока Файлирс спал, послушала вьёрнов, с корреспонденцией ознакомилась. К тому часу, как выспался мой король, я уже вымытая и счастливая, ждала его.